"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

сразу узнала, хотя прошло много лет - наконец-то оно пришло, ни с чем не
связанное, горячее и еще живое.
Ей ужасно нравилась тогда шерсть у одного большого сенбернара, особенно
спереди, там, где широкие грудные мышцы выпирали при каждом шаге над
округлыми костями, как два холма; шерсть у него была необыкновенно густая и
вся из золотисто-коричневых волосков, и это было такое необозримое богатство
и что-то такое спокойно-безграничное, что начинало рябить в глазах, если
даже примешься рассматривать один только маленький кусочек шерсти. И хотя
она не испытывала ничего, кроме единого, нерасчлененного, сильного чувства
радости, чувства товарищеской нежности четырнадцатилетней девочки, и это
напоминало удовольствие от какой-нибудь вещи, ее чувство напоминало иногда
ощущение природы. Когда идешь и видишь здесь лес и луг, а там - гору и поле,
и все в мире этой великой упорядоченности просто и податливо, как камешек;
но любая гора и любой камень оказываются невероятно сложны, когда
рассматриваешь их в отдельности, и ведут себя, как живые существа, так что
внезапно наше восхищение оборачивается страхом, словно перед зверем, который
подбирает лапы и неподвижно замирает, подкарауливая свою жертву.
Но однажды, когда она лежала так возле своей собаки, ей представилось,
что такими были, наверное, великаны; с горами, долинами и лесами волос на
груди, и певчими птицами, которые качаются у них в зарослях волос, и
маленькими блошками, которые копошатся в перьях этих птиц, и - что дальше,
она не знала, но до конца было еще далеко, и все пристраивалось одно к
другому, и было втиснуто одно в другое, и казалось, остается только в
робости и благоговении замереть перед грандиозностью силы и порядка. И она
думала про себя, что если они разгневаются, то гнев их с воплем ворвется в
эту тысячеликую жизнь и перетряхнет каждого с ужасающей силой, а если они
затем обрушат на кого-нибудь свою любовь, то это будет подобно топоту гор и
шелесту деревьев, и у того человека отрастет на теле мягкая шерсть, и
закопошатся насекомые; и пронзительный голос, в блаженстве кричащий о чем-то
несказанном, и их дыхание окутают все это в густой рой зверей и притянут к
себе.
Когда же она заметила, что ее маленькие острые груди поднимаются и
опускаются точно так же, как косматая грудь зверя рядом с нею, она вдруг
решила воспротивиться этому и задержала дыхание, словно хотела наложить на
что-то заклятие. Но когда она уже больше не смогла сопротивляться и снова
начала дышать так, как будто та, другая жизнь постепенно притягивала ее к
себе, она закрыла глаза и снова стала думать о великанах, и перед нею
беспокойной вереницей потянулись образы, но они были ей теперь много ближе и
от них шло тепло, как от низких пухлых облаков.
Когда потом, очень нескоро, она снова открыла глаза, все было, как и
раньше, только собака стояла теперь рядом с нею и смотрела на нее. И тогда
она сразу заметила, что в зарослях желтого, как морская пена, руна беззвучно
показалось что-то заостренное, красное, причудливо изогнутое, и в тот
момент, когда она хотела распрямиться, она ощутила влажно-теплое, дрожащее
прикосновение языка на своем лице. И тогда на нее напало такое странное
оцепенение, словно... словно и сама она была таким же зверем, и несмотря на
отвратительный страх, который она ощущала, что-то обжигающе сжалось в ней,
как будто сейчас, и только сейчас... словно птичий гомон и хлопанье крыльев
в кустах, пока все не стихнет, а звук не сделается мягким, как шорох
складывающихся перьев.