"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

И только когда в ней возникло это странное движение, которое сегодня
наполнилось смыслом, она подумала о том, не может ли все стать снова, как
прежде. А потом появилась мысль, не любовь ли это; любовь? она пришла,
наверное, уже давно и приближалась медленно; медленно приближалась она. Но
если мерить мерками ее жизни - то слишком быстро; жизнь ее шла еще
медленнее; это было что-то вроде медленного открывания и закрывания глаз, а
между ними - взгляд, который не в состоянии был задержаться на предметах,
скользящий, замедленный, он, ничем не взволнованный, проскальзывал мимо.
Этим взглядом она смотрела на то, что приближается к ней, и поэтому не могла
поверить, что это любовь; она смутно пугала ее, как все незнакомое, это был
испуг без ненависти, без остроты, любовь казалась ей лишь чужой страной по
ту сторону границы, где собственная страна мягко и безутешно сливается с
небом. Но с тех пор она знала, что жизнь ее стала безрадостной, ибо что-то
принуждало ее изгонять все незнакомое, и если раньше она жила, как человек,
который не видит смысла в том, что он делает, то теперь ей иногда казалось,
что она его просто забыла и теперь сможет вспомнить. И ее мучило
представление о чем-то восхитительном, что должно наступить потом, как
брезжущее рядом с границами сознания воспоминание о какой-то забытой вещи. И
все это началось тогда, когда вернулся Иоганнес, и ей тут же, в первый
момент, неизвестно почему пришла в голову мысль о том, как его когда-то
ударил Деметр и как Иоганнес улыбался.
И с тех пор у нее появилось такое чувство, будто пришел некто,
обладающий чем-то таким, чего у нее нет, и тихо проносящий это по сумеречной
пустыне ее жизни. Он шел по ее жизни, и вещи под его взглядом начинали
нерешительно занимать нужные места; ей иногда казалось, когда он испуганно
улыбался самому себе, что он может вдохнуть весь мир, задержать его в себе и
ощутить его изнутри, и когда он его затем вновь очень бережно и осторожно
ставил перед собой, он казался ей фокусником, который одиноко, для самого
себя показывает чудеса с летающими кольцами; не более того. Ей делалось
больно, когда она со слепой назойливостью представляла себе, как прекрасно
все выглядит, наверное, в его глазах; у нее появилась ревность ко всему
тому, что он чувствовал. Ибо хотя под ее взглядами распадался всякий порядок
и вещи она любила лишь жадной любовью матери к своему ребенку, наставлять
которого она не в состоянии, теперь ее усталая расслабленность начинала
напрягаться и дрожать, как какой-то звук, как звук, который звенит в ушах и
где-то в мире поднимает купол пространства и зажигает свет. Какой-то свет и
люди, облик которых весь состоит из протяжной тоски, словно из линий,
которые протягиваются далеко за свои собственные пределы и только в
недосягаемой дали, почти в бесконечности, пересекаются. Он сказал, что это
идеалы, и тогда у нее появилась надежда, что все это может обратиться в
действительность. Наверное, она уже пыталась устремиться ввысь, но от этого
испытывала боль, как будто тело ее было больным и не могло держать ее.
Именно тогда начали всплывать все остальные воспоминания, кроме одного.
Они пришли к ней все, и она не знала, почему, но что-то заставляло ее
считать, что одного воспоминания не хватает и что ради него одного появились
все эти другие. И еще она знала: то, что она так ощущала, было не силой, а
его кротостью, его слабостью, той тихой неуязвимой слабостью, которая
раскинулась за его спиной, как бескрайнее пространство, в котором он был
наедине со всем, что с ним происходило. Но дальше у нее ничего не
получалось, это беспокоило ее, и она мучилась оттого, что, как только она,