"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

время ощутила такую глубину и такую тяжесть, словно лежат рядом два тела,
отделенные одно от другого, разлученные и печальные, и каждое - само по
себе, - потому что это ее чувство означало так или иначе почти
самоотверженность; и ею овладело нечто такое, что сделало ее маленькой,
слабой и ничтожной, как собачонку, которая, поскуливая, ковыляет на трех
ногах, или как рваный флажок, который сиротливо трепещет от дыхания ветерка,
- настолько растерялась она, постигнув все это, и у нее появилось страстное
желание удержать его, словно у мягкой, израненной улитки, которая,
передвигаясь тихими толчками, ищет другую, к телу которой она, сломленная,
умирая, могла бы прилепиться.
Но тут она посмотрела на него и уже не знала, о чем думает, чувствуя:
возможно, единственное, что она об этом знала, то внезапное воспоминание,
которое покоилось в ней, чистое и отделенное ото всего, - вообще не было
чем-то таким, что она могла постигнуть, опираясь только на саму себя, это
произошло только благодаря тому, что когда-то постижению помешал великий
страх, но затем это нечто укрепилось и затаилось в ней, преградив дорогу
тому, другому, что могло из него родиться и неизбежно должно было отделиться
от нее, как чужеродное тело. Ибо ее чувство к Иоганнесу начало спадать и
устремилось прочь, - широким, освобожденным из-под гнета потоком, что-то
давно лежавшее в ней мертвым, бессильным, закованным грузом вырвалось из нее
и увлекло это чувство с собой, - и там, где был он, вспыхнуло дошедшее из
преодоленных ею далей сияние, что-то, вздымающееся, как каменный столб,
что-то бесконечно возвышенное и бессвязно мерцающее, словно сквозь сетчатую
завесу снов.
И разговор, который они там, вовне, еще продолжали, становился все
более скупым и угасал, и пока они силились его продолжать, Вероника
почувствовала, как за словами встает уже нечто совсем другое; она теперь
окончательно поняла, что ему надо уехать, и замолчала. Все, что они говорили
или пытались сделать, казалось ей напрасным, поскольку было решено, что он
уйдет и больше не вернется; она ощущала, что совершенно не хочет делать
того, что раньше, возможно, и сделала бы, поэтому все ее прежние намерения
вдруг приобрели застывший, неопределенный облик; она не успевала разобраться
ни в смысле, ни в причине всего этого, все происходило быстро и четко, как
нечто свершившееся, решенное и окончательное.
Он все еще стоял перед ней, окутанный сумбуром собственных слов, и она
начала ощущать, что его присутствия, того, что он действительно рядом с нею,
недостаточно, она чувствовала тяжкое давление на что-то такое в ней, что с
воспоминанием о нем устремлялось куда-то ввысь, и она всюду натыкалась на
его живую сущность, как натыкаются на мертвое тело, которое упрямо и
враждебно противится любым усилиям оттащить его в сторону. И когда она
заметила, что Иоганнес по-прежнему настойчиво смотрит на нее, он показался
ей большим усталым зверем, которого она никак не может оттолкнуть от себя, и
она ощутила в себе то самое воспоминание, как маленький горячий предмет,
зажатый в руках; она чуть было не показала ему язык, испытывая нечто среднее
между желанием бежать прочь и соблазном, странное чувство, похожее на
отчаяние самки, которая кусает своего преследователя.
Но в это мгновение снова поднялся ветер, и ее чувство долетело до него
и, ширясь, полностью освобождалось от упорного сопротивления и ненависти,
которые, исчезая без его помощи, мягко всасывались в самое себя, пока от
всего этого не остался один только одинокий ужас, перед которым Вероника,