"Виктор Мясников. Нас научили " - читать интересную книгу автора

Головка яйцом, жесткий короткий ежик, прижатые тонкие уши. Шея тощая,
длинная, с прыгающим кадыком. Наконец его он увидел лицо.
- Не стреляй, командир!
Слюна летела изо рта, где вместо передних зубов - черный провал и
только с боков бурые прочифиренные клыки-обломки.
Постников замедленно надвигался, отстраненно фиксируя в сознании черты
лица дергающегося в истерике человечка: щеки вжатые, перемазанные болотной
грязью, щетинистые; в потеках и разводах цыплячья грудь под распахнутой
зековской спецовкой - тонкие прутки ребер приподнимались, четко выступая на
вдохе, и опадали над втянутым подрагивающим животом. Загнанный зверек,
маленький, жалкий, неопасный. Тварь дрожащая...
А Постников подходил. Медленно, припадая на левую, разгорающуюся
болью, ногу. В сапогах чавкала вода с кровью. И палец немел на спусковом
крючке. Все тело ломало, будто измятое, в костях катались тяжелые шары
ртути и били в суставы на каждое движение.
В легких сумерках четко белело перекошенное лицо с дырой рта. Как
меха, вздувались, подымались ребра. ТОТ глядел на дуло автомата неотрывно,
а Постников должен был увидеть глаза. Посмотреть прямо, а потом застрелить.
Он ЕГО приговорил ещё раньше, когда Тукташева потянуло вбок, а левой рукой
он что-то рисовал в воздухе. И даже ещё раньше, когда на плацу объявили о
побеге, "вооруженке", и в мозгу болезненно засел обрывок фразы: "двумя
ножевыми ударами в шею".
В глаза, зараза, в глаза!
Клейкий язык трудно ворочался в обметанном шероховатой слизью рту.
Постников подошел уже совсем близко, слышал громкое дыхание и сдавленное
горловое бульканье.
"Сейчас я посмотрю ему в глаза и убью".
Но ТОТ не отрывал глаза от автоматного дула, словно боялся пропустить
последний миг, словно заговаривал, заклинал, пытался остановить в стволе
острые, блестящие пули.
- В глаза, я сказал!
И ТОТ подчинился приказному тону из привычного, въевшегося до мозга
костей страха, что вслед за малейшим промедлением неминуем удар - в лицо, в
солнечное сплетение, в почку... Только на миг резко дернул головой, чтобы
тут же снова её опустить, и не смог: прочел приговор и оцепенел.
И Постников увидел глаза - смертная тоска загнанного зверя, не ждущего
пощады; ни мольбы, ни надежды, только отрешенная пустота, словно ТОТ уже
умер и только ждет последнего, завершающего акта, неминуемой точки,
предписанной и неизменной - положенного правилами добивания.
И Постников тоже оцепенел, хотя по-прежнему вспыхивало и толкало в
груди: "Убью! Убью!" Но толкало уже расслабленно и невзаправду. Не этого
хилого недоростка с мертвым лицом измученного полустарика он должен убить,
а бандита, ненавистного врага, который бы не пощадил его самого, да и
вообще никого.
И ТОТ уловил, почуял животным своим нюхом перемену. Выдохнул широким
проемом беззубого рта, сглотнул липкий ком и смотрел уже полуосмысленно,
отходя...
- Тукташев! - позвал далекий, как из детства, звонкий мальчишеский
голос Понтрягина. - Тукташев!
И Постникова затрясло. "Папа умер, мама болной, да... Один брат, семь