"Владимир Набоков. Ужас" - читать интересную книгу автора

внезапно отказалась воспринимать их как нечто привычное,
человеческое. Моя связь с миром порвалась, я был сам по себе, и
мир был сам по себе,- и в этом мире смысла не было. Я увидел
его таким, каков он есть на самом деле: я глядел на дома, и они
утратили для меня свой привычный смысл; все то, о чем мы можем
думать, глядя на дом... архитектура... такой-то стиль... внутри
комнаты такие-то... некрасивый дом... удобный дом...- все это
скользнуло прочь, как сон, и остался только бессмысленный
облик,- как получается бессмысленный звук, если долго
повторять, вникая в него, одно и то же обыкновеннейшее слово. И
с деревьями было то же самое, и то же самое было с людьми. Я
понял, как страшно человеческое лицо. Все - анатомия, разность
полов, понятие ног, рук, одежды,- полетело к черту, и передо
мной было нечто- даже не существо, ибо существо тоже
человеческое понятие,- а именно нечто, движущееся мимо.
Напрасно я старался пересилить ужас, напрасно вспоминал, как
однажды, в детстве, я проснулся и, прижав затылок к низкой
подушке, поднял глаза и увидал спросонья, что над решеткой
изголовья наклоняется ко мне непонятное лицо, безносое, с
черными, гусарскими усиками под самыми глазами, с зубами на лбу
- и, вскрикнув, привстал, и- мгновенно черные усики оказались
бровями, а все лицо - лицом моей матери, которое я сперва
увидал в перевернутом, непривычном виде. И теперь я тоже
старался привстать, дабы зримое приняло вновь свое обычное
положение, и это не удавалось мне. Напротив, чем пристальнее я
вглядывался в людей, тем бессмысленнее становился их облик.
Охваченный ужасом, я искал какой-нибудь точки опоры, исходной
мысли, чтобы, начав с нее, построить снова простой,
естественный, привычный мир, который мы знаем. Я, кажется,
сидел на скамейке в каком-то парке. Действий моих в точности не
помню. Как человеку, с которым случился на улице сердечный
припадок, нет дела до прохожих, до солнца, до красоты
старинного собора,- а есть в нем только всепоглощающее желание
дышать,- так и у меня было только одно желание: не сойти с
ума. Думаю, что никто никогда так не видел мира, как я видел
его в те минуты. Страшная нагота, страшная бессмыслица. Рядом
какая-то собака обнюхивала снег. Я мучительно старался понять,
что такое "собака",- и оттого, что я так пристально на нее
смотрел, она доверчиво подползла ко мне,- и стало мне до того
тошно, что я встал со скамьи и пошел прочь. И тогда ужас достиг
высшей точки. Я уже не боролся. Я уже был не человек, а голое
зрение, бесцельный взгляд, движущийся в бессмысленном мире. Вид
человеческого лица возбуждал во мне желание кричать.
Каким-то образом я оказался опять у входа моей гостиницы.
И тут ко мне подошел кто-то и назвал меня по имени. Он тыкал
мне в руку свернутый лоскуток. Бумажку эту я машинально
развернул. И сразу весь мой ужас прошел, я мгновенно о нем
забыл, все стало опять обыкновенным и незаметным: гостиница,
переменные отблески в стеклах вращающихся дверей, знакомое лицо
швейцара, подавшего мне телеграмму. Я стоял посредине широкой