"Владимир Набоков. Уста к устам" - читать интересную книгу автора

миниатюры в "Южном вестнике"...
"Просит. Помнит..." - растерянно произнес Илья Борисович.
Затем он позвонил Евфратскому и, как-то боком отвалясь в
кресле, облокотясь о стол рукой, в которой держал трубку, а
другой делая широкий жест, и весь сияя, затянул:
- Ну-у, голубчик, ну-у, голубчик,- и вдруг увидел, что
блестящие предметы на столе дрожат, двоятся, плывут мокрым
миражем. Он перемигнул, и все стало по своим местам, и усталый
голос Евфратского томно отвечал: - Что вы... между
коллегами... обыкновенная услуга... Поднимались все выше пять
ровных пачек. Долинин, еще ни разу не обладавший Ириной,
случайно узнал, что она увлечена другим, молодым художником...
Иногда Илья Борисович диктовал в конторском кабинете, и тогда
немки-машинистки, слыша отдаленный крик, дивились, кого это так
распекает добродушный их шеф. Долинин с ней поговорил по душам,
она ему сказала, что никогда не покинет его, потому что слишком
ценит его прекрасную одинокую душу, но, увы, телом принадлежит
другому, и Долинин молча поклонился. Наконец, настал день,
когда он сделал завещание в ее пользу, настал день, когда он
застрелился (из маузера), настал день, когда Илья Борисович,
блаженно улыбаясь, спросил Любанскую, принесшую последнюю
порцию переписанных страниц, сколько он ей должен, и попытался
ей переплатить.
Он с увлечением перечел "Уста к устам" и одну копию
передал Евфратскому для исправления (кое-какие изменения, там,
где в скорописи были пробелы, внесла уже переписчица).
Евфратский ограничился тем, что в одной из первых строк вставил
красным карандашом темпераментную запятую. Илья Борисович
аккуратно перевел эту запятую на экземпляр, предназначенный
"Ариону", подписал роман псевдонимом, выведенным из имени
покойной жены, закрепил страницы зажимчиками, приложил длинное
письмо, все это всунул в большой удобный конверт, взвесил, сам
пошел на почтамт и отправил роман заказным.
Квитанцию он положил в бумажник и приготовился к неделям
трепетного ожидания. Однако ответ Платова пришел с чудесной
скоростью,- на пятый день: "Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!
Редакция в полном восторге от Вами присланного материала. Редко
доводилось нам читать страницы, на которых был бы так явственен
отпечаток "человеческой души". -Ваш роман волнует своим лица не
общим выражением. В нем есть "горечь и нежность". Некоторые
описания, как, например, в самом начале описание театра,
соперничают с аналогичными образами в произведениях наших
классиков и, в известном смысле, одерживают верх. Я говорю это
с полным сознанием "ответственности" такого суждения. Ваш роман
был бы истинным украшением "Ариона".
Как только Илья Борисович немного успокоился, он вместо
того, чтобы ехать в контору, пошел в Тиргартен, сел на скамейку
и стал думать о жене, как она порадовалась бы вместе с ним.
Погодя он отправился к Евфратскому Евфратский лежал в постели и
курил. Они вместе исследовали каждую фразу письма. Когда дошли