"Владимир Набоков. Ultima Thule" - читать интересную книгу автора

вилки, ты приласкала чудную нервную собаку, явно боявшуюся хозяина, - и
после минуты молчания, среди которого Фальтер вдруг отчетливо сказал "да",
словно кончая консилиум, расстались, пообещав друг другу то, что ни он, ни я
не собирались сдержать.
Ты ничего не нашла замечательного в нем, не правда ли? И точно, ух как
заезжен этот тип, в серой молодости содержавший спившегося отца при помощи
уроков, а затем медленно, упрямо и бодро добившийся благосостояния, ибо
кроме не очень доходной гостиницы у него были винноторговые дела, шедшие
весьма успешно. Но как я потом понял, ты была неправа, когда говорила, что
это скучновато, что от таких энергичных удачников всегда несет потом. Нет,
теперь я безумно завидую основной черте бывшего Фальтера, точности и
крепости его "волевой субстанции", как, помнишь, совсем по другому поводу
выражался бедный Адольф. Сидел ли он в окопе или в канцелярии, спешил ли на
поезд, вставал ли в темное утро в нетопленой комнате, налаживал ли деловые
связи, преследовал ли кого-нибудь дружбой или враждой, он не только всегда
владел всеми своими способностями, не только всегда жил со взведенным
курком, но всегда был уверен, что сегодняшней и завтрашней, и всей череды
постепенных своих целей он добьется непременно, и притом работал экономно,
ибо метил невысоко и точно знал границу своих возможностей. Его главная
заслуга перед собой та, что он сознательно обходил собственные таланты,
делая ставку на дюжинное, общепринятое, а ведь он был одарен странными,
чем-то обаятельными способностями, которые другой, менее осмотрительный,
постарался бы практически применить. Пожалуй, только еще в самой молодости
он не всегда умел сдержаться и мешал казенное натаскивание гимназиста по
казенному предмету с необыкновенно изящными проявлениями математической
мысли, оставлявшими в моей классной какой-то холодок поэзии, когда он,
спеша, уходил. Я с завистью думаю, что, обладай я крепостью его нервов,
упругостью души, сгущенностью воли, он бы теперь мне передал сущность
нечеловеческого открытия сделанного недавно им, т. е. не боялся бы что его
сообщение меня раздавит; я же со своей стороны был бы достаточно упорен,
чтобы заставить его все сказать до конца.
С набережной сипловато и деликатно кто-то меня окликнул, но так как со
дня нашего завтрака с Фальтером прошло больше года, я не сразу узнал в
человеке, бросившем на мои камни тень, его смиренного зятя. Из машинальной
вежливости я поднялся к нему на панель, и он выразил мне свое болезное,
соболиное: случайно-де заглянул в мой пансион, где добрые люди не только
сообщили ему о твоей смерти, но издали указали ему на мою фигуру среди
пустого пляжа - фигуру, ставшую некоторого рода достопримечательностью (мне
на минуту стало стыдно, что гроб моего горя виден со всех террас).
- Мы познакомились у Адама Ильича, - сказал он, показывая орешки резцов
и занимая свое место в моем вялом сознании. Я должно быть что-то спросил про
Фальтера.
- Как, разве вы не знаете? - удивился болтун, и тогда-то я узнал всю
историю.
Как-то прошлой осенью Фальтер отправился по делу в винограднейший из
приморских городов, и, как обыкновенно, остановился в тихом маленьком отеле,
хозяин которого был его давним должником. Надо себе представить этот отель,
расположенный под перистой мышкой холма, поросшего мимозником, и неполностью
застроенную улочку с полдюжиной каменных дачек, где пели радиолы в небольшом
человеческом пространстве между Млечным путем и олеандровой дремой, и