"Владимир Набоков. Смотри на арлекинов!" - читать интересную книгу автора

из-за кулис выскочит в громадном прыжке (вслед за приличной
прелюдией) мраморнобедрый атлет в блестящем трико. Мы полага-
ли, что я избран на эту роль, однако мы ошибались.
Лишь проецируя эти стилизованные образы на экран моего
сознания, мог я умерить муку чувственной ревности, обращенной
на призраков. И однако ж, нередко я уступал ей по собственной
воле. Французское окно моего кабинета на вилле "Ирис" выходи-
ло на тот же крытый красной черепицей балкон, что и окно ее
спальни; приоткрыв, створку удавалось установить под таким
углом, что возникало два разных вида, вливавшихся один в
другой. Стекло наклонно ловило за монастырскими сводами, вед-
шими от комнаты к комнате, кусочки ее постели и тела - воло-
сы, плечи, - каких иначе я не сумел бы увидеть от старинной
конторки, за которой писал; но в нем помещалась еще, каза-
лось, только вытяни руку, зеленая реальность сада и шествие
кипарисов вдоль его боковой стены. Так, раскинувшись наполо-
вину в постели, наполовину в бледнеющем небе, она писала
письмо, притиснув его к моей шахматной доске, к той, что по-
плоше. Я знал, что если спрошу, она ответит: "А, старой
школьной подружке" или "Старенькой мисс Купаловой",и знал,
что так или иначе письмо доберется до почтовой конторы без
того, чтобы я повидал имя на конверте. Но я позволял ей пи-
сать, и она уютно плыла в спасательном поясе из подушек над
кипарисами и оградою сада, а я неустанно исследовал - безжа-
лостно, безрассудно - до каких неприглядных глубин достанет
щупальце боли.


11.

Русские уроки большей частью сводились к тому, что она отно-
сила мое стихотворение или эссе к той или этой русской даме -
к мадемуазель Купаловой или к мадам Лапуковой (ни та ни дру-
гая английского толком не знала) и получала устный пересказ
на своего рода домодельном воляпюке. Когда я указывал Ирис,
что она зря расходует время на такую пальбу в белый свет, она
измышляла еще один алхимический метод, который мог бы позво-
лить ей прочитать все, что я написал. Я уже начал тогда
(1925) мой первый роман ("Тамара"), и она лестью выманила у
меня экземпляр первой главы, только что мной отпечатанной.
Она оттащила его в агенство, промышлявшее переводами на фран-
цузский утилитарных текстов вроде прошений и отношений, пода-
ваемых русскими беженцами разного рода крысам в крысиных но-
рах различных "комиссарьятов". Человек, взявшийся предста-
вить ей "дословную версию", которую она оплатила "в валюте",
продержал типоскрипт два месяца и при возвращении предупре-
дил, что моя "статья" воздвигла перед ним почти неодолимые
трудности, "будучи написанной идиоматически и слогом, совер-
шенно непривычным для рядового читателя". Так безымянный кре-
тин из горемычной, гремучей и суматошной конторы стал моим