"Владимир Набоков. Смотри на арлекинов!" - читать интересную книгу авторавый прощелыга да пустое ничтожество. Без сомнения, мог бы и я
впасть в подобное заблуждение, читая разборы "Тамары" в пери- одических русскоязычных изданиях Парижа, Берлина, Праги, Риги и иных городов, но я к тому времени уже погрузился во второй мой роман - "Пешка берет королеву", а первый ссохся в моем сознании до пригоршни разноцветного праха. Издатель "Patria", эмигрантского ежемесячника, в котором стала выпусками публиковаться "Пешка", пригласил "Ириду Оси- повну" и меня на литературный самовар. Упоминаю об этом един- ственно потому, что то был один из немногих салонов, до посе- щенья которой снисходила моя нелюдимость. Ирис помогала при- готовлять бутерброды. Я покуривал трубку и наблюдал застоль- ные повадки двух крупных романистов и трех мелких, одного крупного поэта и пяти помельче, обоих полов, а также одного крупного критика (Демиана Базилевского) и пяти маленьких, в их числе "Простакова-Скотинина", прозванного так его архи- супостатом Христофором Боярским. Крупного поэта, Бориса Морозова, спросили, как прошел его вечер в Берлине, и он сказал: "Ничево", и затем рассказал смешную, но не запомнившуюся историю про нового председателя Союза русских писателей-эмигрантов Германии. Дама, сидевшая рядом со мной, сообщила, что она без ума от вероломного раз- говора между Пешкой и Королевой, насчет мужа, неужели они взаправду выбросят бедного шахматиста из окна? Я отвечал, что взаправду, но не в ближайшем выпуске и впустую: он будет веч- знаков будущих аннотаторов. Я также слышал - слух у меня под стать зрению - обрывки общего разговора, например, поясни- тельный шепот из-под руки: "Она англичанка" - за пять стульев от меня. Все эти мелочи навряд ли стоили б записи, когда бы они не служили привычным фоном всякой подобной сходки русских из- гнанников, на котором там и сям, среди пересудов и цеховой болтовни, вспыхивала некая памятка - строчка Тютчева или Бло- ка, приводимая походя, с привычной любовью, явленная навек потаенная высота искусства, украшавшего печальные жизни вне- запной каденцией, нисходившей с нездешних небес, сладостью, славой, полоской радуги, отброшенной на стену хрустальным пресс-папье, которого мы никак не найдем. Вот чего была лише- на моя Ирис. Но возвратимся к мелочам: помню, как я попотчевал об- щество одним из прочетов, замеченных мной в "переводе" "Тама- ры". Предложение "виднелось несколько барок" превратилось в "la vue etait assez baroque". Выдающийся критик Базилевский, пожилой, коренастый блондин в измятом коричневом костюме, за- колыхался в утробном весельи, - но радостное выражение вскоре сменилось подозрительным и недовольным. После чая он въелся в меня, хрипло настаивая, что я выдумал этот пример оплошного перевода. Я, помнится, ответил, что в таком случае и он впол- не может оказаться моей выдумкой. |
|
|