"Владимир Набоков. Смотри на арлекинов!" - читать интересную книгу автора

вый прощелыга да пустое ничтожество. Без сомнения, мог бы и я
впасть в подобное заблуждение, читая разборы "Тамары" в пери-
одических русскоязычных изданиях Парижа, Берлина, Праги, Риги
и иных городов, но я к тому времени уже погрузился во второй
мой роман - "Пешка берет королеву", а первый ссохся в моем
сознании до пригоршни разноцветного праха.
Издатель "Patria", эмигрантского ежемесячника, в котором
стала выпусками публиковаться "Пешка", пригласил "Ириду Оси-
повну" и меня на литературный самовар. Упоминаю об этом един-
ственно потому, что то был один из немногих салонов, до посе-
щенья которой снисходила моя нелюдимость. Ирис помогала при-
готовлять бутерброды. Я покуривал трубку и наблюдал застоль-
ные повадки двух крупных романистов и трех мелких, одного
крупного поэта и пяти помельче, обоих полов, а также одного
крупного критика (Демиана Базилевского) и пяти маленьких, в
их числе "Простакова-Скотинина", прозванного так его архи-
супостатом Христофором Боярским.
Крупного поэта, Бориса Морозова, спросили, как прошел
его вечер в Берлине, и он сказал: "Ничево", и затем рассказал
смешную, но не запомнившуюся историю про нового председателя
Союза русских писателей-эмигрантов Германии. Дама, сидевшая
рядом со мной, сообщила, что она без ума от вероломного раз-
говора между Пешкой и Королевой, насчет мужа, неужели они
взаправду выбросят бедного шахматиста из окна? Я отвечал, что
взаправду, но не в ближайшем выпуске и впустую: он будет веч-
но жить в сыгранных им партиях и во множестве восклицательных
знаков будущих аннотаторов. Я также слышал - слух у меня под
стать зрению - обрывки общего разговора, например, поясни-
тельный шепот из-под руки: "Она англичанка" - за пять стульев
от меня.
Все эти мелочи навряд ли стоили б записи, когда бы они
не служили привычным фоном всякой подобной сходки русских из-
гнанников, на котором там и сям, среди пересудов и цеховой
болтовни, вспыхивала некая памятка - строчка Тютчева или Бло-
ка, приводимая походя, с привычной любовью, явленная навек
потаенная высота искусства, украшавшего печальные жизни вне-
запной каденцией, нисходившей с нездешних небес, сладостью,
славой, полоской радуги, отброшенной на стену хрустальным
пресс-папье, которого мы никак не найдем. Вот чего была лише-
на моя Ирис.
Но возвратимся к мелочам: помню, как я попотчевал об-
щество одним из прочетов, замеченных мной в "переводе" "Тама-
ры". Предложение "виднелось несколько барок" превратилось в
"la vue etait assez baroque". Выдающийся критик Базилевский,
пожилой, коренастый блондин в измятом коричневом костюме, за-
колыхался в утробном весельи, - но радостное выражение вскоре
сменилось подозрительным и недовольным. После чая он въелся в
меня, хрипло настаивая, что я выдумал этот пример оплошного
перевода. Я, помнится, ответил, что в таком случае и он впол-
не может оказаться моей выдумкой.