"Юрий Нагибин. Музыканты (Повести) " - читать интересную книгу автора

другой дворцовой службы: и пожалованиями не обходят, а по отставке положен
изрядный пенсион. Апраксин же был нрава столь добродушно-покладистого, к
тому же окрыленного легким безумием, что, похоже, вовсе не страдал.
А черт с ними, какое ему дело до Волконских и Апраксиных? Он -
Голицын. И благородно ли попрекать через век носителя славного имени
жертвой монаршего гнусного произвола? Неужели жалких несчастий одного не
покрыли деяния других Голицыных? Наверное, можно было пристыдить графа
К-ва, не обделенного при всей своей задиристости и самолюбии выскочки ни
умом, ни благородством, но в душе Юрки уже звучала музыка - грозная,
пьянящая, насылающая красный туман в глаза, заставляющая сердце биться так
сильно, что трепыхалась рубашка на исколотой груди, и так громко, что
больно давило изнутри на ушные перепонки, - музыка войны и победы. Сейчас
бы кинуться в бой на вражеский редут с обнаженной саблей в руке, с громким
кличем, чувствуя на затылке горячее дыхание солдат, и чтоб гремели
выстрелы, свистели пули и смерть витала рядом, и на гребне этой музыки
добраться до сердца врага. Но не было ни редута, ни засевших за ним
неприятелей, а ярость нуждалась в раскрепощении, и перед ним зыбилось, то
расплываясь, то четко собираясь нацельно, узкое юношеское лицо, бледное от
злобного торжества, непреклонное лицо человека, стремящегося всегда
поставить себя выше других. "Но разве я мешал ему в этом? - скользнула
мысль, и чуть слышно прозвучал ответ: - мешал... мешал просто тем, что я
есть..." Музыка нахлынула, как волна буревого моря, захлестнула, потрясла,
почти выбила из сознания, князь поднял руку молотобойца и совсем не
по-княжески, а в духе озорника Буслаева, залепил своему обидчику
оглушительную оплеуху.
Светский кодекс рассматривает пощечину как символический жест
презрения, достаточно коснуться кончиками пальцев щеки оскорбителя, и
следует вызов, присылка секундантов, короткое обсуждение условий дуэли,
барьер, выстрелы, - обычно мимо, - затем хлопают пробки клико - дворянский
кодекс соблюден.
Но затрещина, от которой противник летит на пол, - такого не бывало
среди благородных людей. Юрка и сам это понимал, но не мог ничего поделать
с собой, иначе его задушила бы страшная музыка гнева и мести.
К-в поднялся весь дрожа, с перекошенным белым лицом и трясущейся
челюстью.
- Драться будем на саблях. Пока один не падет.
Голицын слышал каждое его слово, музыка ярости замолкла в нем при
звуке пощечины. И все происшедшее разом исчерпалось: и существо спора, и
обида за свой род, и едкая память о Кваснике, и ярость против мальчишки,
старавшегося ужалить побольнее, и страсть к бою и победе. Он уже не был
воином, рвущимся сквозь пули на врага, он стал обычным добродушным,
незлобивым, хотя и легко вспыхивающим Юркой, славным парнем, хорошим
товарищем, ветрогоном и шалопаем. И как-то понуро он предложил своему
противнику:
- Слушай... может, лучше - до первой крови?..
- Я, кажется, ясно сказал, - прозвучал ледяной ответ.
Юрка пожал плечами. В нем начинала звучать другая музыка - нежная,
добрая и печальная. Она уже ждала его в высоком, просторном помещении, где
находились лишь рояль и два стула, остальное пространство заполнялось
звуками. Он брал частные уроки пения у знаменитого капельмейстера и