"Юрий Нагибин. У Крестовского перевоза" - читать интересную книгу автора

втоптало в грязь.

Послышались странные, скрипучие звуки. Дельвиг вздрогнул, он никак не
мог привыкнуть к сухому старческому голосу, рождающемуся в нежной гортани
его полуторамесячной доченьки Лизы. Каким образом мягкое вещество,
составляющее нутро младенца, может исторгать такую ржавь? Да и больно ей,
поди! Опять
небось нянька заснула?..

Он спустился вниз и вошел в детскую, остро пахнущую младенцем. Окна
были плотно затворены. Как будто можно простудиться при такой жаре. Да и
хорошо ли
ребенку дышать спертым воздухом? Надо бы с врачом посоветоваться, сам
он не посмеет отменить распоряжений Софьи Михайловны. Молодая нянька с
красным заспанным лицом старательно трясла Лизу и приутькивала фальшивым,
набитым зевотой голосом.
- Опять ты спишь, Мотя?.. Ведь сколько раз говорили...
- Спишь, спишь... Это кто спит-то? Вечно напраслину возводите! - Мотя
сразу взяла самую высокую ноту.
Он заметил, что она не называет его барин. Как и все в доме: горничная,
кухарка, кормилица, - эта новенькая Мотя полагала барыней лишь Софью
Михайловну.
- Кормилица еще не приходила? - спросил Дельвиг, глядя на крошечное
обезьянье личико своей дочери с кисло зажмуренными глазками и мучаясь
безысходной жалостью к этому уже заброшенному существу.
- Нешто сами не видите? - вовсе дерзко отозвалась Мотя. - Придет, когда
надо, - добавила снисходительно по юной доброте.

Дельвиг постоял еще, неловко повернулся и вышел. Полутемный кабинет,
прогретый солнцем сквозь маркизы, подарил его ощущением свежести. Он взял
гранки Литературной газеты и вернул запах детской - типографский набор
всегда отдавал мочой. Прилег на диван и стал протирать футляром запотевшие
очки. Гранки сползли на пол, он не заметил этого... Я мог бы посвятить себя
дочери, родилась внутри него торжественная фраза. Но что это значит?..
Заходил бы каждые четверть часа в детскую, натыкаясь на грубость этой или
другой Моти, задавал бы праздные вопросы и, надышавшись спертым воздухом,
показывал няньке свою сутулую и невесть почему виноватую спину. Я мог бы
следить за форточкой, чтобы ее держали открытой, за кормлением... Но,
вспомнив громадную сизую грудь с лиловым расплывшимся соском, почувствовал
дурноту и скорее перенесся на несколько лет вперед, когда Лизонька будет
обходиться без услуг кормилицы. Сладко, до слез сладко помечтать о союзе
двух обиженных: грустно-доброго, еще не старого отца и умненькой, много
постигшей своим детским сердцем дочери. К чему только тешить себя
несбыточной идиллией? Дочь непременно станет союзницей матери, и, как бы ни
напрягался грустно-добрый, еще не старый отец, ему не предотвратить женского
заговора. Он слишком вял, толст и безрадостен, чтобы завладеть помыслами
дочери. А мать красива, молода, победительна и маняща эфирным своим
холодком. Отец-герой из него никак не выйдет, а только такому отцу по силам
отторгнуть дочь от матери. Девочка очень рано поймет, на чьей стороне сила и
удача, и, если у, нее окажется доброе сердце, она удержится с домашним