"Юрий Нагибин. Московский роман Андрея Платонова (Эссе) " - читать интересную книгу автора

путям железнодорожной мастерской, тоскующая Фро слышит, как участники
самодеятельности из кондукторского резерва (я чувствую, как пугался этих
слов кончик платоновского карандаша, скользя по листу школьной тетрадки или
по желтоватой изнанке амбарных квитанций) поют веселую, мобилизующую и
страшненькую, как бредцы соллогубовского Передонова, песенку (даю ее
сокращенно):

Ах, ель, да что за ель!
Да что за шишечки на ней!..
Ру-ру-ру - пароход,
Ту-ту-ту - паровоз,
Тр-тр-тр - самолет.
............................
Больше пластики, культуры.
Производство - наша цель!..

Платонов ненавидел советский условный мир. На встрече писателей с
первыми стахановцами он внимательно и скорбно слушал пустой треп самого
противного из всех искусственных героев - машиниста Кривоноса о том, как он
готовится к очередному рейсу. Оказывается, он каждый раз подкрашивает свой
паровоз, что и гарантирует ему несказанные достижения.
- Здесь, - говорил новатор, - я красной красочкой помажу, здесь
синенькой пройдусь, на колеса обратно красную пущу, а спереди желтую наложу.
И тут раздался грустный голос Платонова:
- Еще одну красочку наложишь, и паровоз вовсе не пойдет.
А на банкете, сидя рядом с раскаленной, как деревенская печка, Пашей
Ангелиной, он долго смотрел на ее могучую, обтянутую крепдешином грудь, по
которой елозил новенький орден.
- Не трет сосок-то? - участливо спросил он.
Как лишняя красочка не нужна паровозу, так не нужен кусок металла на
том комочке плоти, которым мать вскармливает дитя. Трактористку Пашу это не
волновало, она была лесбиянка.
Счастливая Москва - это девочка без роду и племени, очнувшаяся для
жизни в городе, давшем ей свое имя, отчество всеобщее - Ивановна, а
фамилию - Честнова, в "знак честности ее сердца". Когда это столь щедро и
добро заявленное существо подалось в парашютистки, я понял, что Платонов ее
не любит или разлюбил в долгописании. К женщинам-парашютисткам у него был
свой особый, платоновский счет. В другом его рассказе хорошенькая
парашютистка - это змея-разлучница, опасность для скромной семьи - не
всерьез, но вроде и всерьез. И вот Москва совершает затяжной прыжок "сквозь
вечерний туман, развившийся после дождей" на новом парашюте, пропитанном
водонепроницаемым лаком. Замечательно, по-платоновски описан выход в
поднебесную пустоту. Повиснув на крепких ремнях, Москва начинает плавное
снижение. И вдруг совершает нечто противное здравому смыслу: она закуривает.
Вы представляете себе курящего парашютиста? К тому же Москва не курит; ни
до, ни после прыжка на всем протяжении романа она не притрагивается к
папиросам. А тут закуривает в воздухе, разом потратив коробок спичек, и
поджигает шелковый, пропитанный составом купол. Это не поступок Москвы, а
поступок автора, нужный для его целей, а не для целей персонажа. У другого
писателя такая несуразица была бы промашкой, но не у такого мастера, как