"Евдокия Нагродская. Гнев Диониса [love]" - читать интересную книгу автора

заставить меня выезжать в скучный светский круг его знакомых - я жила, как
хотела.
Одно было у меня горе - мои дети не жили. Странно, этот человек не
оставил мне никаких воспоминаний! Я даже недавно с трудом вспомнила его
имя. Знаю, что Алексей, но как по батюшке.., хоть убей, едва вспомнила.
Другие.., их было двое - я себе не даю отчета даже, как это вышло и
зачем. Я совсем их не любила. Один бросил меня, приревновав к другому, а
другой надоел мне чуть не через неделю. А они, кажется, меня любили.
Илья! Вот кого я люблю - его одного. Ведь мы так сжились, так славно
вместе работали. Я чувствую себя за ним как за каменной стеной - ведь это
самый надежный, самый верный друг. Потеряй я Илью, я бы, кажется, не
пережила этого! Ведь он мне не только муж - это друг, брат, отец: ведь у
меня никого нет из близких родных. Все, что во мне есть хорошего, - это
его влияние, все, чем я живу, - это искусство и он. Ведь он любит меня как
друга и как женщину - он даже чересчур страстен. Чего же мне надо? Ведь
я.., - Ты такая чистая, - говорит он мне иногда в порыве страсти, - мне
иногда даже кажется, что ты холодна ко мне.
Я целую его и говорю ему, что он мне дороже всего на свете. И это
верно - ему я никогда не лгу. Мне иногда хочется отвечать на его страстные
ласки такими же и.., и..., не умею, не могу... "Неужели, правда, я чиста",
- думала я всегда. А теперь я знаю, что нет! Какая гадость! Не надо
вспоминать об этом - этот звонок к обеду - надо идти мириться с моим
инженером: я была невозможно груба.

***

За столом идет общий разговор о Кавказе. Я его ругаю, старый
полковник его защищает; у нас у каждого своя партия. Темнеет.
Капитан говорит, что сегодня ночью может начаться качка. Я очень
рада: я проведу "спокойную" ночь! Меня будет тошнить, будет болеть голова
и под ложечкой. Я очень рада. Это лучше, чем то, что я испытываю ночью.
"Посмотрим, - думаю я с насмешкой над собой, - что сильнее: ты или морская
болезнь".
- Что же с вами будет, Татьяна Александровна? - говорит Сидоренко,
поднимаясь со мной на Палубу.
- А вы забыли, что я с вами не разговариваю? - оборачиваюсь я к нему
со всем кокетством, на которое способна, - Неужели вы еще не переменили
гнев на милость?
- И не переменю!
Я облокачиваюсь на перила, смотрю на море. Луна уже всходит - запад
багряно-красный и море слегка морщится. Качка, наверное, будет. Я любуюсь
еще желтоватым столбом луны, гоню от себя все мысли, наслаждаюсь красотой
этой ночи и тихонько напеваю.
- Татьяна Александровна, - говорит Сидоренко, - ну не грешно ли
капризничать в такую ночь?
- Я с вами не разгова-а-ари-иваю-ю! - пою я, - Но если я не могу
рассказать вам! Я молчу и напеваю.
- Вы не хотите меня понять... Я делаю движение уйти.
- Ну, хорошо, хорошо - я вам расскажу.
- Вы - душка, - говорю я тоном восторженной институтки. - Только,