"Евгений Наумов. Черная радуга" - читать интересную книгу автора

плевать, какой я герой. В автобусе так же давят бока и топчут мозоли, как и
негерою, и в очереди за колбасой млеешь наряду с другими жителями. Настоящие
герои в очередях не жмутся, в автобусах не давятся, и портреты их нигде не
висят. Они в лимузинах с затемненными окнами проносятся мимо, а все нужное
им приносят холуи прямо на дом в аккуратных сверточках: вот коньячок, вот
копченушка, буженинка. Я понимаю, когда для всех не хватает, а когда одному
требуха, а другому... Вот если бы я почувствовал, что и моя жизнь чего-то
стоит, да не в пустопорожней брехне: "хозяин земли", "его величество", а в
материальном воплощении, в благах, то не глушил бы всякое лютое пойло.
Он еще долго бухтел, и Матвей уже начал было подремывать, когда Роман
Эсхакович позвал:
- Иди. Послушай, что человек глаголет.
В кругу мрачный мужик в драном ватнике, разрывая черными руками жареную
оленину, зыркая из-под шапки спутанных черных, с густой сединой волос,
повествовал сипло:
- ...а жил я в балке. Отдерешь от пола доску, а под доской - хоть на
коньках раскатывай. Детишки - двое их, заболели ревматизмом, как ночь -
воют, крутит им ножки неокрепшие. Но я терпеливо жду - вот-вот. Обещают,
успокаивают, рисуют перспективы. Скоро вселитесь и Маяковского будете
цитировать, когда в ванну влазить. Пять этажей счастья. Крикливый такой
репортаж был в нашей брехаловке... А тут начальником нарисовался Шипилкин,
ставленник Верховоды. Сразу же окружил себя лизоблюдами, подносчиками
хвоста... И вот сдали пять этажей счастья, да моей семье оно не досталось,
хотя на очереди был четвертый, десять лет мантулил механизатором на морозах
как проклятый. Что же такое? Смотрю в списки: я снова четвертый! Тридцать
две квартиры сдали, а четвертый не попал!
- Кто же попал?
- Все они, подносчики шипилкиного хвоста, да еще налезли всякие... хрен
разберешь.
Ждать своего часа. Академик научил Матвея, как это делается:
- Нужно вызвать виденицу. Для алкаша это очень просто...
И он снова оказался в родном селе под Ждановом, где прошло его
нерадостное детство.
Как ни странно, от войны у него не осталось никаких воспоминаний, хотя
она прокатилась через его село дважды: и тогда, когда село оккупировали, и
тогда, когда немцы драпали "нах Запад". Может, потому, что маленький был, а
может, потому, что из-за незначительности села его сдавали без боя. Зато
потом шли яркие воспоминания.
Голод. Они ели щавель, варили крапиву, лебеду, почти все, что растет
под ногами, любой бурьян. Картофелины, которые изредка добывали, варили и
ели прямо со шкурой - не чистили, чтобы не потерять и крошки драгоценной
мякоти. Он помнит съедобные баранчики какого-то растения, которые они
постоянно выискивали. Дикие пчелы запечатывали мед с личинками в камышинках
крыши одной старой хаты. Дети заметили это - чуть всю крышу не раздергали -
выгрызали мед вместе с личинками. На двоих с сестрой у Матвея были старые
полуразвалившиеся сапоги - вот зимой и гуляли по очереди в уборную во дворе,
подвязывая отпадающие подметки веревками, а летом - босиком.
Помнит он коньки и санки той поры. Их мастерили старики и подростки. Из
деревянных обрубков вытесывали две колодки в виде лодочек, понизу пропускали
вдоль по самой середине толстую проволоку, поперек колодки просверливали два