"Андрей Назаров. Анфилада (Упражнения на тему жизни) " - читать интересную книгу автора

в самом начале, когда стряслась беда. Вечером Бант, из гордости перед
Штырем, выкурил подряд три гвоздика "Огонька", чудом не захлебнувшись от
кашля. Дома его рвало, и мать поняла, что он курил.
Утром, едва Бант собрался во двор, в комнату вошла мать и угрожающе
вытащила из халата легкий бумазейный поясок. Бант, не раздумывая, мгновенно
отпрыгнул в угол на подстилку для щенка и выхватил из носка финку.
Бант понял, что щенка не будет, хотя выполнил все условия, поставленные
матерью, - научился читать, считать и писать. Но научился Бант и тому, о чем
мать не знала, - закону Минаевского двора всегда отвечать ударом на удар, не
бежать, не плакать, не закрываться - бить в ответ, бить, пока жив. Бант уже
выдержал экзамен, когда один остался против Сретенской шпаны и получил от
Штыря финку. Трехцветную финку, принадлежавшую Гамбу, чистому вору, имевшему
три ходки и зарезанному по пьянке братом. Бант ею ни разу не воспользовался,
а носил, как документ, как знак приобщенности к высокому миру воров в
законе. И вытащил он ее впервые - против матери.
Бант видел, как мать отвела руку с пояском для удара, и понял, что
думает она о финке. Мать знала, что если нож вытащил кавказец, то может и не
ударить, но русский - ударит наверняка. Она посмотрела на Банта, словно
впервые увидела. Свой мальчик, русский. Ударит. И мать исчезла, отбросив
никчемный поясок, но, исчезнув, долго еще подрагивала в неожиданных слезах,
наполнивших глаза Банта.
Он остался один в комнате, где вырос и знал каждый предмет, каждую
трещину в паркете. В чужом доме, в доме матери, которая хотела его ударить.
Взгляд Банта остановился на единственной его игрушке - белом мишке с черными
пуговицами глаз. Мишка стал мишенью, когда Бант учился кидать свою финку, и
сквозь раны его сочились опилки. Бант прижал мишку к лицу, окунувшись в
запах опилок и чего-то другого, неизъяснимого.
Потом Бант ушел, как всегда уходят из чужого дома - в свой город ушел,
где летом не пропадешь, где легко заныкаться и рынки богатые.
Бант прибился к Минаевским пацанам постарше, промышлявшим на Бутырках.
Щуплый и верткий, он быстро наловчился ввертываться за рыночные прилавки, а
там, забившись между тюками, корзинами, ящиками и сапогами, промывать
лезвием холщевые мешки и с набитой пазухой выползать к своим. И ни разу не
порезался Бант, как родная, липла к пальцам разломанная пополам мойка лезвие
бритвы так называли, потому что в драках промывали ею глаза врага. Случалась
Банту и юбки бабьи прорезывать до полу, пробираясь к корзинам, спрятанным
между голыми ногами, где самое ценное хранилось - то пироги, то груши, то
шматки сала в белых тряпицах.
За ловкость и молчаливую смелость был Бант замечен серьезными людьми
скокорями, - взят в долю и наловчился так же, вьюном, влезать в форточки. Но
оценили Банта и легавые, которые и взяли его на родном Бутырском рынке.
Оформлял Банта мясистый одышливый старшина с орденскими колодками в
полгруди. Стиснув полотно финки в пудовом кулаке, он показал Банту торчащее
острие и подмигнул.
- Повезло тебе со мной, беспризорник, кулак-то у меня - аппарат, финка
твоя всего два сантиметра кажет, вот на два года тебя и определю. А заставь
тебя самого мерить, лет восемь схлопочешь за милую душу. Ну-ка, малой, это
на сколько больше выйдет?
- На шесть, - не задумываясь, ответил Бант и понял, что прокололся.
- Так ты считать можешь, стервец! А мне понты гнул - бессемейный он,