"Виктор Некрасов. Маленькие портреты" - читать интересную книгу автора

велено было прийти на следующий день в шесть часов вечера на первый вводный
урок.
Этот вводный урок все и решил.
Провел его Иван Платонович. Несколько вступительных слов сказал Марсель
Павлович Городисский - директор студии и в то же время практикующий адвокат.
(Я недавно его встретил. Работает. Выступает в суде. И пишет записки.)
Иван Платонович говорил негромко, без всякого пафоса, сначала сидя за
столом, потом встав и расхаживая перед нами на длинных своих ногах, сунув
правую руку в карман. Из левого кармашка пиджака выглядывал кожаный плоский
портсигарчик с двумя папиросами - у него был туберкулез, курить ему нельзя
было, но две штуки, на занятиях, он всегда выкуривал.
К моменту вводной лекции нам уже было известно о нем все. Ему сорок
четыре года. До революции - провинциальный актер, играл в Орле и у
Собольщикова-Самарина в Екатеринодаре. Успех. Но недолгий. Болезнь -
туберкулез легких - на три года отрывает его от сцены. В 1916 году,
поправившись, поступает в Художественный. Замечен Станиславским. Играет
небольшие роли, а через два года получает роль Барона в "На дне". ("Роль эту
когда-то с виртуозным совершенством играл В. И. Качалов, и приходится
признать, что И. П. Чужой целиком может выдержать экзамен сравнения". -
"Театральная газета", 9 июня 1918 г.) Успех полный! На очереди главная роль
О'Нейля из пьесы Бергера "Потоп" в постановке Е. Вахтангова. Но... С одного
из очередных спектаклей "На дне" Ивана Платоновича увозят в тяжелом, почти
смертельном состоянии в подмосковную больницу в Химках. После этого
несколько лет лечения в санаториях Крыма и Кавказа.
Двадцатые годы - Киев. Театр студийных постановок. Режиссер-педагог.
Кругом молодежь. Опять успех. О студийных спектаклях пишут в газетах.
Хвалят. А. В. Луначарский, посмотрев "Смерть Пазухина" Салтыкова-Щедрина,
тоже похвалил. (А мхатовский спектакль покритиковал - "беззлобный, а надо,
чтоб кусался".) Еще три спектакля - "Потоп", "Гибель "Надежды" Гейерманса,
"Женитьба Бальзаминова", и, несмотря на популярность у зрителей,
театр-студию в 1929 году закрывают - новые веяния в искусстве.
Сейчас Ивану Платоновичу предложено учить нас. И вот мы сидим перед ним
на стульях, поставленных в ряд в нижнем фойе театра, - двадцатилетние
мальчики и девочки, и внимательно слушаем его. А он ходит перед нами и
говорит.
Ничего, кроме мук и терзаний, он нам не обещает. Ничем не обольщает.
Впереди труд. Нелегкий труд. И полная отдача себя. Никаких компромиссов. Или
театр, или - уходи, пока не завяз. (А мы трое на четвертом курсе института,
через два года диплом!) Одним словом, "идите домой и крепко подумайте...".
Ленька Серпилин "крепко подумал" и на вторые занятия не пошел. Мы с
Иончиком пошли - и на вторые, на третьи, четвертые. И так четыре года: утром
институт, вечером студия.
От Ивана Платоновича сохранилось у меня немного - его фотография,
сделанная мною и Иончиком, мой собственный шарж на него, два письма и восемь
открыток (последних дней войны) и крохотная записочка, которую я обнаружил
еще до войны, но уже по окончании студий, на дверях своей квартиры: "Звонил,
стучал - не открывают. Обнимаю. Чужой". Вот и все. Из вещественного,
осязаемого. Из более хрупкого и дорогого - светлая память о нем, память о
человеке, которому я бесконечно многим обязан, открывшем мне глаза на
явления, мимо которых я спокойно раньше проходил, научившем меня