"В.И.Немцов. Параллели сходятся " - читать интересную книгу автора

этом удивительном сочетании предстанет на страницах своих книг самый
великий поэт нашего времени.
Робко переминаясь с ноги на ногу, я стоял перед Маяковским и думал не о
его величии, а как бы незаметно исчезнуть, раствориться в воздухе. Да это и
понятно. Мне казалось, что читать свои стихи, в которых сквозили интонации
Есенина, к тому же по форме ничем не напоминающие чеканный стих
лефовцев, -- это значит незаслуженно оскорбить Маяковского.
Рядом стоял Борис Горбатов, он торопил и дёргал меня за рукав.
Маяковский сел и приготовился слушать. Я уже не помню, какие стихи тогда
читал, но беспрестанно замечал, как в глазах Владимира Владимировича
мелькали то насмешливые искорки, то ласковое одобрение. Что потом он
говорил, я не смог уловить. Страшно волновался. А закончилась эта встреча
тем, что меня и Бориса Горбатова Маяковский пригласил на очередное
заседание группы ЛЕФ. Что касается Горбатова, то интерес Маяковского к
этому пареньку из Донбасса был оправдан. Горбатова многие знали, он был
представителем РАПП и выступал на конференции, а меня же не знал никто, да
и стихи мои, прослушанные Маяковским, были далеки от совершенства. Однако,
как потом я понял, Маяковскому нравилась творческая одержимость, и многие
из моих друзей-литераторов признательны ему за поддержку на трудном пути.
Со мной получилось иначе. Я не стал поэтом, но влияние Маяковского на
всю мою творческую жизнь -- в том числе и в технике -- не могу переоценить.
В тех стихах, которые я ему читал, видимо, были кое-какие стоющие мыслишки,
образы и общая целенаправленность, чем жила молодёжь двадцатых годов. А
мастерство могло прийти позже, при общении с поэтами, прозаиками и
литературоведами, которые объединялись тогда в группе ЛЕФ.
Мы пришли туда на заседание с Борисом Горбатовым. Всё было для меня
необычным. Ну, во-первых, само место для заседания -- за кулисами театра
имени Вс. Мейерхольда. Именно с этого момента я почувствовал закулисную --
в лучшем понимании этого слова -- атмосферу столичного театра. Да ещё
такого необыкновенного, как мейерхольдовский.
За длинным столом увидел хорошо знакомых мне по газетам, журналам,
книгам известных лефовцев. Было всего человек пятнадцать.
Председательствовал Маяковский. И опять я встретил совсем другого
Маяковского, чем на трибуне конференции. Это был старший друг, который с
болью душевной выговаривал своим товарищам и единомышленникам за допущенные
ими ошибки при выпуске одного из номеров журнала ЛЕФ. Сокрушённо качая
головой, Владимир Владимирович сетовал на то, что в статье о фольклоре
приведены некоторые двусмысленные загадки, вызвавшие нарекания критики. И
опять открытым по-детски взглядом окидывая лица смущённых друзей, говорил:
-- Недоставало ещё того, чтобы ЛЕФ закрыли за порнографию.
Всем было очень неловко. Автор статьи оправдывался: да, конечно, можно
и не помещать в ЛЕФе некоторые загадки, хотя они и взяты из печатных
сборников. Я же чувствовал, что и автору и всем окружающим было неудобно
перед Маяковским так, как будто при ребёнке вдруг кто-то непристойно
выругался.
Лишь потом я понял, что в ранних стихах Маяковского, да и в некоторых
более поздних, порою за грубым, уличным словом скрывается глубоко ранимая
чистота души.
О Маяковском я ещё расскажу, так как с того незабываемого дня и после
переезда в Москву я бегал чуть ли не на все выступления своего любимого