"Збигнев Ненацки. Великий лес (журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

больше думал, чем болтал, он бы ответил Марыну, что тогда некоторых женщин
увлекала именно такая мода. А у моды есть сила, которой до конца еще никто
не понял. Она может даже заставить жить вблизи мужчины без надежды на
телесное сближение. Но теперь другая мода - совокупляться надо долго и
часто, с одной, с другой, с третьей. Короче, заниматься тем, что называется
избавлением от предрассудков. Когда-то называлось настоящей любовью то, что
делали женщины, идущие за мужчинами в изгнание, а теперь называется любовью
неустанное пребывание члена во влагалище. Говорят, что таким способом на
минуту преодолевается одиночество, отделяющее человека от человека.
Когда-то, может быть, люди не боялись одиночества так, как теперь, потому
что им никто не объяснял, что они одиноки. Им объяснили еще и то, что нет
другой дороги для преодоления собственного и чужого одиночества, кроме
копуляции, непродолжительной или длительной. Длительная была, безусловно,
лучше, потому что дольше сохранялась близость с кем-либо, и даже могла
преодолеть на это время в человеке страх перед неизвестностью.
Значит, как бы об этом деле ни думать, как его ни поворачивать -
оставалось фактом, что за Юзефом Марыном, который отделывал женщин тщательно
и очень долго (маленьких и больших, красивых и безобразных, одних с
удовольствием, других же без удовольствия, всегда, однако, отдавая все, что
было в нем хорошего- в смысле сексуальном),- в лес не пошла ни одна. Ни
маленькая, ни большая, ни красивая, ни безобразная. Даже его собственная
жена Эрика. А ведь это не было путешествие в дальние края, в безлюдье и
морозы, а едва за триста километров от столицы, в село со странным названием
Морденги. И как бы ни рассматривать это дело, сверху или снизу, слева или
справа, неизбежно получалось, что эти дамско-мужские проблемы не были так уж
важны. Поэтому, если даже не хотелось верить в существование чего-то такого,
как великая любовь, то разум приказывал думать, что если бы Эрика хоть
немного его любила, он, видимо, получил бы от нее хотя бы короткое письмо
или она приехала бы сюда сама, чтобы просто увидеть его, прикоснуться к
нему, приготовить ему обед, подать завтрак или ужин.
Ночью он снова вслушивался в однообразный скрип старой кровати и
старался представить себе голый зад Вероники, так же выпяченный, как тогда,
когда она стирала белье во дворе. К сожалению, воображение его было
бесплодным, оно не вызывало учащенного биения сердца, и даже напротив,
замедляло его удары, навевало отупение и сонливость, о которых он давно
мечтал. Сверху уже не веяло чем-то ужасным, отвратительным, вызывающим
брезгливость, а только какой-то невероятной скукой.
...Он засыпал. В первый раз за три недели он засыпал, несмотря на
однообразный скрип кровати - и именно тогда наверху что-то упало со страшным
грохотом, Марын даже подскочил на своей железной койке. Он подумал, что эти
трахались на чем-то вроде кресла, и оно упало над его головой. Потом,
однако, он услышал повышенный мужской голос и, похоже, женский плач. Это
было недолго, потом наступила тишина, настоящая тишина, впервые с тех пор,
как он тут поселился. Он заснул и проснулся отдохнувшим, с возбужденным
членом, как это и должно было быть по утрам у здорового тридцатипятилетнего
мужчины. Стало понятно, что какая-то заблокированная шестеренка вдруг
отцепилась в его психике, что тут же подтвердилось, когда он подумал о
выпяченном заде Вероники.
В этот день он рысью поехал по опушке леса и по берегу озера, вдоль
асфальтового шоссе, которое вело к расположенному в семи километрах селу