"Збигнев Ненацки. Раз в год в Скиролавках (Том 1)" - читать интересную книгу автора

топор, его дом и его подворье, его жену и трех дочерей, которые стояли в
дверях дома. Тогда из рук Кондека выпал топор, сам он упал на колени в снег
на подворье, а священник шагнул в калитку, наклонился к Кондеку, обнял его
своими могучими руками и вместе с ним заплакал. Кондек дал знак рукой своей
жене, и та вынесла из дому сверток банкнотов - шесть раз по шестьсот злотых,
- но Мизерера денег принять не хотел.
- Не за деньгами я сюда пришел, - оповестил он громко. - Но как пастырь
к заблудшей овце, чтобы возвратить ее в стадо.
А потом встал на колени рядом с Кондеком, а вместе с ним встали на
колени три дочери Кондека, а также его жена, и молились они долго и громко.
Сразу же после молитвы Кондек запряг в повозку двух коней и отвез священника
в Трумейки, но дал ли что-нибудь на костел, неизвестно. Факт только, что к
весне на костеле были новые водосточные трубы, и дождь в них радостно
бормотал. Кондек же с тех пор бывал на богослужении в Трумейках каждое
воскресенье и вскоре даже балдахин носил во время праздника Божьего тела,
как пристало богатому хозяину. Выплатил Кондек людям то, что им причиталось
за работу на уборке, и хоть, правду сказать, он никогда не переставал быть
скупым, но время от времени вступал с собой в жестокую схватку. Чищеную
картошку и клецки со шкварками он позволил есть дочкам, поэтому не стало у
них таких больших животов, и две из них вскоре вышли замуж за сыновей
Крыщака.
В сущности, великим человеком показал себя священник Мизерера, и никто,
кроме художника Порваша, громко на него фыркать не смел. Сердился Порваш,
который при сборах на костел или еще на какие-нибудь общественные дела был
последним из последних, что священник оказывает на людей моральное давление,
а это противоречит принципу свободы совести. А потому как Порваш был
когда-то таким же горячим, как Кондек, то и решил он написать жалобу
светским и духовным властям. К сожалению, Порваш не умел писать ни жалоб, ни
заявлений и должен был обратиться к писателю Любиньскому, который, само
собой, владел пером лучше всех в околице.
Любиньски, однако, не хотел писать заявления и жалобы. А почему - не
объяснил.
Пошел тогда художник Порваш на полуостров к дому доктора и начал с ним
беседовать о свободе совести.
Неглович вежливо кивал своей седеющей головой и наконец обратился к
Порвашу с такими словами:
- Хорошо дискутировать о свободе совести, дружище, но не кажется ли
вам, что сначала не одному стоило бы вспомнить, что существует у человека
нечто такое, как совесть?
Знал Порваш, что доктор имел в виду. На деревенском сходе когда-то
решили сложиться на покупку нескольких пар трусиков и колготок для детей
Поровой, которые по снегу и морозу бегали босиком. Порваш был тем
единственным человеком, который даже злотого пожертвовать не хотел. Сам не
свой покинул он дом доктора, а потом дал старосте двадцать злотых на
колготки для детей. Поровой, а сто злотых пожертвовал на приходский костел.
Жалобы он не подал и даже о ней не вспоминал.
Итак, не прошло и двух лет, а крыша приходского костела в Трумейках
была покрыта новой жестью, священник Мизерера ездил в "фиате" цвета
"йеллоу", а викарий - на эмзетке. Потом закончился ремонт приходского дома и
колокольни, и священник начал собирать на колокол такой могучий, чтобы его