"Збигнев Ненацки. Раз в год в Скиролавках (Том 1)" - читать интересную книгу автора

большие, черные, будто бы вымазанные сажей птицы кружат над лугом и
тростником на берегу озера, а потом улетают куда-то очень далеко, и вдруг
почувствовала, что ее охватывает великая печаль. Она не понимала, откуда она
берется. Может, эта печаль наплывает через стеклянную стену в доме художника
Порваша со стороны мертвой пустыни замерзшего и покрытого снегом озера, с
похожей на лохматую бородавку рощицей черных деревьев - Цаплим островом?
Или, может быть, она приходит с неба, висящего над мертвой белизной, неба
цвета воды, слитой с плохо очищенной картошки? Или это чувство родится
где-то в глубинах ее живота, расходится в окрестностях сердца, а потом
достигает головы и мыслей, которые становятся все печальнее и печальнее?
Художник Порваш с раннего утра и до сумерек рисовал в своей мастерской
мертвые тростники, которыми зарос берег озера. Делал он это с большим
азартом, целиком поглощенный своим занятием. В мастерской носился кислый
запах красок, и панна Юзя вдыхала его, лежа на огромном топчане и грызя
дешевое печенье. Тростники художника ей даже нравились, потому что каждый из
них был иной, они напоминали толпу людей; в которой - если к ней
присмотреться ближе - каждое лицо будет иным, непохожим на другие,
своеобразным. Но эти рыжие и ржавые тростники, присыпанные снегом, тоже
несли в себе что-то очень меланхолическое, и поэтому панна Юзя вздыхала,
глядя на них, и думала, что Порваш ее обманул. Художник ни разу не выбрался
на ту птицеферму, о которой говорил, и не привез гусиных или куриных пупков.
На завтрак они каждый день ели яичницу, на обед - мясоовощные консервы,
после которых панна Юзя ощущала бурчание в животе и тошноту. Ужин состоял из
сыра, вкусного, но сколько же раз его можно есть?
Топчан в мастерской Порваша был удобный, две кафельные печи хорошо
грели, а вечерами для поднятия настроения художник растапливал камин
березовыми поленьями. Его мастерская была одновременно спальней, ванной,
кухней и вообще всем жилищем. В доме было больше комнат, но их он не
отапливал, и на стеклах поблескивали морозные цветы. От лежания на топчане у
панны Юзи болели бока, ночами она не могла спать, потому что спала днем,
утомленная наблюдением за Порвашем, занятым рисованием. Вгоняли ее в скуку и
разговоры с художником, преимущественно о бароне Абендтойере. Чтобы размять
кости или по нужде, панна Юзя вставала с топчана и в слишком большом для нее
халате Порваша шла в уборную или подходила к окну, чтобы снова увидеть
мертвую белизну и краешек красной крыши дома доктора Негловича на
полуострове. Остальной части дома она уже не видела, потому что как раз в
этом месте берег зарос высокими ольшинами. Глядя на эту красную, местами
припорошенную белизной крышу дома доктора, она высовывала кончик своего
язычка и прикасалась им к губам, убеждаясь, что они удивительно сухие, будто
бы потеряли свою свежесть. Потом она торопилась к зеркальцу, чтобы
убедиться, не утрачивают ли и ее глаза блеска, а щеки - розового цвета. Все
чаще она вспоминала мгновения беседы с доктором в новогоднюю ночь, острый
взгляд его глаз сквозь очки, его седые виски.
- Интересно, сколько лет доктору? - спросила она однажды, стоя перед
стеклянной стеной мастерской.
- Доктору? Сорок пять, - равнодушно ответил Порваш, не отрывая глаз от
своей новой картины. Панна Юзя тихонько вздохнула.
- Выглядит он очень молодо, впрочем, какое значение имеет возраст для
мужчины. Интересно, почему он не женат?
- Привык к удобной жизни и вкусной жратве. У него есть домохозяйка,