"Миглена Николчина. Холод и пламя" - читать интересную книгу автора

малейшего усилия.
Она терялась перед моей проницательностью: "Кто ты, ребенок или...?",
всматривалась, упираясь рукой в мое угловатое плечо. В эти моменты тетка
была готова с бессилием, почти с примирением дать мне все. И я пользовалась
этим, не радуясь, не раздражаясь и не злоупотребляя. Моя прозорливость
впечатляла даже больше, чем обращение с техникой, будучи непосредственной и
сверхчувствительной. Я привыкла к ней, проникала во многое, видя вещи как
бы изнутри, будто пронизывая их рентгеновскими лучами. И прошло много
времени, пока до меня не дошло, что самого важного не ухватить: оно
ускользало, смеясь и презирая все мои претензии, попытки подчинить себе и
просьбы о сочувствии. Моя затея с садиком закончилась провалом. Из всего
пышного разнообразия я выбрала себе - и не случайно - клумбу с цветами
под-названием "КОСМОС".
Едва ли существует другое название, которое объединяло бы настолько
противоположные для нашего сознания сущности, вплоть до их фантастического
слияния. Это был мексиканский цветок с эфирными нежными лепестками,
тоненькими листиками, стройным стеблем, и при всем этом в нем чувствовалась
какая-то жесткость, колоссальность, что поневоле напрашивалась мысль - да,
это космос, но и украшение.
Какая грациозность, декоративная подтянутость, эстетическая чистота
линий! Но после долгого наблюдения - а я наблюдала за ним очень ДОЛГО -
внезапно приходишь к потрясающему выводу, что его нежность - это нежность
дали, его эфирность - эфирность нехоженных просторов. К этому цветку нельзя
приблизиться: на расстоянии одной пяди он выглядит будто с метра, а с метра
- как с двадцати шагов.
У него нет ни соблазнительного запаха, ни обволакивающей душу
атмосферы. Он чист, как самая недосягаемая звезда.
Он не трогает, не умиляет, не имеет ничего беспомощного, хрупкого и
наивного, а наоборот, он весь твердость и блеск, и в этом выражение его
одиночества, выходящего из границ обычных измерений. Этот цветок -
воплощение космоса в прямом, леденящем душу смысле слова, но, конечно, не в
материальной реальности, а в излучении его лепестками беспредельных
пространств, для которых что сантиметр, что бесконечность - одно и то же.
Это название ему подходило и изза его открытости вовне, наружу к
необозримому миру, делавшей его и непроницаемым, и безграничным.
Цветок был ядром, в котором бесконечно малое и бесконечно великое
отражались одно в другом, узлом, где все переплеталось и одинокий в этом
нечеловеческом мире человеческий дух хотел вплестись в него тоже.
Цветок космос был первым препятствием из той невозможности, которая
сводила меня с ума в лихорадке последующих лет.
Он оказался до смешного неприхотливым - хотел только много света. С
ненасытной любознательностью я наблюдала за моей клумбой, не забывая
добросовестно за ней ухаживать, поливать и пропалывать точно по инструкции.
О как я поливала и пропалывала!
Я была внимательной, точной и хладнокровной, но они стали отстраняться
от меня, теряя дикую радость остальных цветов, царящих в саду и алчущих
простора.
Я чувствовала их недвусмысленную враждебность, рассказывала о ней
тете, но она лишь пожимала плечами и смеялась. Мне не удавалось раскрыть
самую важную тетину тайну, хотя я следила за ней неотступно. И когда