"Нидзе. Непрошеная повесть " - читать интересную книгу автора

больного, дни которого уже сочтены! Конечно, никто не знает, кто раньше
сойдет в могилу, юноша или старец, это давно известная истина, и все же я
была охвачена глубокой скорбью. У больного государя еще в ночь на
тринадцатое число отнялся язык, поэтому рассказывать об этом печальном
событии ему, разумеется, не стали.

А в семнадцатый день, с самого утра, поднялся страшный переполох -
близился смертный час. Для последнего наставления к умирающему прибыли
епископ Кекай и настоятель храма Вечной жизни, они читали молитвы.

- В награду за соблюдение Десяти добродетелей15 в прежней
жизни вы удостоились в этом мире императорского престола, повелевали сотнями
вельмож и военачальников, стало быть, и грядущая ваша участь в мире
потустороннем не внушает ни малейшей тревоги! Мгновенно воссядете вы в чаше
чистого лотоса16 и, с высоты взирая на землю, будете помогать
всем созданиям в сей печальной юдоли обрести путь, ведущий в Чистую землю
рая! - на все лады утешали и наставляли они умирающего, но государь-инок,
все еще, как видно, привязанный к нашему греховному миру, не подал никаких
признаков обращения на путь истинный и, не вняв благим увещаниям, не проявив
стремления отрешиться от сего мира, в конце концов скончался в час
Петуха17, восемнадцатого дня второй луны Девятого года
Бунъэй18, пятидесяти трех лет от роду.

С его кончиной, казалось, тучи закрыли небо, народ погрузился в скорбь,
яркие наряды в одно мгновенье сменились темными траурными одеждами.

В восемнадцатый день тело покойного государя отправили для сожжения в
храм Якушин. Из императорского дворца для участия в похоронах прибыл
вельможа Санэфую, присутствовали настоятели храмов Ниннадзи, Эмаин, Сегоин,
Додайин, Серэнъин. Кисть бессильна передать скорбную красоту этой ночи!

"Покойный государь так любил Цунэтоо... Он несомненно пострижется в
монахи!" - думали все, но, вопреки ожиданиям, Цунэтоо нес ларец с прахом,
одетый, на удивление всем, в яркое парчовое платье.

Государь Го-Фукакуса горевал больше всех., не осушал глаз ни днем ни
ночью; видя это, приближенные тоже невольно плакали. Мир погрузился в траур,
все замерло, не стало слышно ни переклички стражи, ни голосов, возвещающих
наступление очередного часа. Казалось, даже деревья сакуры на горе Камэяма в
знак скорби расцветут черным цветом. Мой отец надел одежды темнее, чем у
всех остальных, мне он тоже велел одеться в черное, но государь сказал:

- Нидзе еще слишком молода, пусть она носит платье обычного цвета,
незачем облачаться в чересчур темные одеяния!

Отец уже не раз обращался к нашему государю и его матушке с просьбой
отпустить его, позволить удалиться от мира, но ему отвечали: "Еще не
время..." - и разрешения не давали. И все же отец больше всех горевал по
покойному государю-иноку, ежедневно ходил на его могилу и через дайнагона
Сададзанэ снова подал нашему государю прошение, в котором просил позволить