"Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое" - читать интересную книгу автора

Отраженное звучание. Все более сильные настроения заставляют отраженно
звучать родственные ощущения и настроения; они как бы расталкивают память.
Вместе с ними в нас что-то просыпается и сознает сходные состояния и их
происхождение. Так образуются привычные быстрые сочетания чувств и мыслей,
которые под конец, когда они следуют друг за другом с быстротой молнии,
ощущаются уже не как комплексы, а как единства. В этом смысле говорят о
нравственном чувстве, о религиозном чувстве, как будто все это суть
единства; в действительности же это суть потоки с сотней источников и
притоков. Здесь, как и во многих других случаях, единство слова ничуть не
удостоверяет единства предмета.
15
В мире нет ничего "внутреннего" и "внешнего". Подобно тому как Демокрит
перенес понятия "верх" и "низ" на бесконечное пространство, где они не имеют
никакого смысла, так философы вообще перенесли понятия "внутри" и "снаружи"
на сущность и явление мира; они мнят, что глубокие чувства вводят глубоко
внутрь и приближают к сердцу природы. Но эти чувства глубоки лишь в том
смысле, что ими, еле заметно, постоянно возбуждаются известные сложные
группы мыслей, которые мы называем глубокими; чувство глубоко, потому что мы
считаем глубокой сопровождающую его мысль. Но "глубокая" мысль может все же
быть весьма далека от истины, как. например, всякая метафизическая мысль;
если от глубокого чувства отнять примешанные к нему элементы мысли, то
останется сильное чувство; последнее же свидетельствует для познания только
о самом себе, точно так же как сильная вера доказывает только свою силу, а
не истинность своего объекта.
16
Явление и вещь в себе. Философы имеют обыкновение становиться перед
жизнью и опытом - перед тем, что они зовут миром явления, - как перед
картиной, которая развернута раз навсегда и неизменно указывает на одно и то
же событие; это событие - полагают они - надо правильно истолковать, чтобы
отсюда умозаключить к существу, которое создало картину, т. е. к вещи в
себе, которую принято рассматривать как достаточное основание мира явлений.
Напротив, более строгие логики, резко установив понятие метафизического как
безусловного, а потому и необусловливающего, отвергли всякую связь между
безусловным (метафизическим миром) и знакомым нам миром; так что, по их
мнению, именно в явлении отнюдь не является вещь в себе, и умозаключение от
первого к последней должно быть отвергнуто. Обе стороны, однако, упустили из
виду возможность, что эта картина - то, что люди теперь зовут жизнью и
опытом, - постепенно возникла и даже находится всецело в процессе
становления, и потому не должна быть рассматриваема как постоянная величина,
из которой можно было бы сделать - или хотя бы только отвергнуть -
умозаключение к ее творцу (достаточному основанию). Благодаря тому что в
течение тысячелетий мы смотрели на мир с моральными, религиозными,
эстетическими притязаниями, со слепым влечением, со страстью или страхом, в
достаточной мере насладились бесчинством нелогичного мышления, - этот мир
постепенно стал столь удивительно пестрым, ужасным, значительным и
одухотворенным, он приобрел краски, - но мы сами были его колористами;
человеческий интеллект заставил явления явиться и внес свои ошибочные
воззрения в вещи. Поздно, очень поздно - он опоминается; и теперь мир опыта
и вещь в себе кажутся ему столь безусловно отличными и отделенными, что он
отвергает умозаключение от первого ко второй, или же грозно-таинственно