"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Давид Штраус, исповедник и писатель"" - читать интересную книгу автора

это машина с железными шестернями, тяжелыми молотами и толчеями, но "в ней
движутся не только бездушные колеса, но льется и смазывающее масло, как
смягчение страданий (стр. 365)". Вселенная не сумеет выразить, рьяному на
образы магистру, свою благодарность за то, что он не нашел лучшего сравнения
для похвалы ей, раз уж она заслужила похвалы Штрауса. Как же называется то
масло, которое, по каплям, истекает на молоты и толчеи машины? Как печально
было бы для работника узнать, что это масло изливается и на него в то время,
как машина задевает его. Предположим, что эта картина неудачна, тогда наше
внимание привлекает другое явление, которое Штраус старается пустить в ход,
чтобы удостоверить, как именно он относится к вселенной, явление, при
котором у него на устах является фраза Гретхен: "Любит?", "Не любит?",
"Любит?"... Если при этом Штраус не обрывает лепестков цветка или не
отсчитывает пуговицы на своем сюртуке, то что он делает, по меньшей мере
невинно, хотя может быть, и для этого нужна некоторая доля мужества. Штраус,
желая узнать на опыте, омертвело и расслаблено ли его чувство к вселенной, к
этому "все" или нет, сам себя колет, потому что он знает, что можно колоть
иглой любой член без боли в том случае, если он омертвлен и стал
расслабленным. Собственно говоря, он совсем и не колет себя, но выбирает
другой более действительный способ, который он так описывает: "Мы
разоблачаем Шопенгауэра, который при всяком удобном случае бьет нашу идею по
лицу". Так как идея сама по себе, эта прекраснейшая Штраусовская идея о
вселенной, не имеет лица, а имеет его тот, кто является выразителем идеи, то
весь способ состоит из одного только следующего действия: Штраус "бьет"
Шопенгауэра и даже разоблачает, за что, в данном случае, Шопенгауэр бьет
Штрауса по лицу. Теперь в свою очередь реакция происходит со Штраусом, но,
уже "невинная", именно, он снова обрушивается на Шопенгауэра, говорит о
бессмыслицах, клевете, безбожии и объявляет даже приговор, что Шопенгауэр
никому не послужил назиданием. В результате эта перебранка кончается тем,
что "мы требуем для нашей вселенной того же благочестия, какого требует
верующий старого стиля, для своего Бога", - одним словом "он любит". Да, наш
любимец грации делает себе жизнь тяжелой, но он храбр, как мамелюк, и не
боится не только черта, но и Шопенгауэра.
Сколько целебного бальзама употребляет он, если такие процедуры
происходят часто. С другой стороны мы понимаем, как должен быть Штраус
благодарен Шопенгауэру, который щекотливо льстит ему, колет его и бьет.
Поэтому нас вовсе не поражают в нем выдающиеся проявления милости. В
сочинениях Артура Шопенгауэра необходимо только перелистывать страницы,
хотя, с другой стороны, приносит пользу не одно только перелистывание, но и
серьезное изучение и т.д.". Кому, в конце концов, говорит эта глава
филистеров, на которого можно указать, что он никогда не изучал Шопенгауэра,
о котором сам Шопенгауэр, в свою очередь, должен был сказать: "Это автор,
который не заслуживает, чтобы его перелистывали, не говоря уже об изучении".
По-видимому, Шопенгауэр попал ему не в бровь, а в глаз, он старается
освободиться от него, сам же ему надоедая. Чтобы мера наивных похвал была
полна, Штраус позволяет себе рекомендовать себе старого Канта. Он называет
"Всеобщую историю и теорию неба", изданную в 1755 г., сочинением, "которое
мне казалось не меняя ярким, чем его позднейшая критика чистого разума. Если
в этом сочинении следует удивляться глубине взгляда, то в том сочинении
обширности кругозора; если мы в одном сочинении имеем старика, который
прежде всего должен бороться за безопасность обладания знаниями, то в другом