"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Давид Штраус, исповедник и писатель"" - читать интересную книгу автора

таких местах становится понятным объяснение Шопенгауэра, а именно, что его
оптимизм там, где он представляет одни только бессмысленные фразы, такого
рода, что не дает решительно ничего кроме слов и абсурдов, даже по мнению
тупиц, но и кажется бездушным способом мышления, язвительной насмешкой над
человеческими страстями, которым нельзя подобрать названия.
Когда филистер приводит все это в систем4, как Штраус, то он от этого
приходит к безбожному образу мыслей, т.е. к бессмысленному учению об
удобстве его "я" или его "мы" и возбуждает негодование.
Кто, например, решился бы прочесть без гнева это психологическое
объяснение?
Ведь действительно видно, что оно могло возрасти только на корнях этой
безбожной теории об удобствах. "Бетховен никогда не решился бы написать
текста подобного Фигаро или Дон-Жуану. Разве сама жизнь не насмеялась бы над
ним за то, что он так свободно смотрел на вещи, так легко обходился бы с
человеческими слабостями". Чтобы привести более сильный пример этой
безбожной вульгарности образа мыслей, достаточно одного намека на то, что
Штраус не может никаким образом иначе объяснить себе плодотворного
стремления к унижению и направлению аскетической святости, как пресыщения
половыми удовольствиями всех родов, вышедшим уже из пределов и вызванным ими
омерзением.
"Персы называют это bidamag buden, а немцы katzenjammer", так,
нисколько не стыдясь, цитирует сам Штраус, мы же на минутку уклоняемся в
сторону для того, чтобы преодолеть отвращение.


7

На деле наш глава филистеров храбр, а на словах и повсюду, где он
думает вознести свое гордое "мы" подобною храбростью, даже безумно храбр.
Это мы еще все снесем для того, чтобы изучить личное мужество, которым так
даровит наш классический филистер Штраус. Выслушаем хотя бы его признание:
"Конечно неприятная и неблагодарная обязанность говорить прямо миру то, что
ему в меньшей мере хотелось бы выслушать. Мир всем распоряжается и щедрой
рукой, как знатные господа, берет и раздает до тех пор, пока у него есть,
что раздавать, но если кто-нибудь считает все статьи и подведет всему итог,
то мир обходится с ним как с нарушителем покоя. Именно к этому же давно
влекло меня мое душевное, нравственное чувство". Подобное духовное чувство
можно все-таки назвать мужественным, все же остается сомнение, натурально ли
и врожденно ли подобное мужество, или оно выученное и искусственное. Может
быть, Штраус только с течением времени привык быть подобным нарушителем
порядка по призванию, пока он воспитывал в себе всестороннее мужество. Тогда
понятно природное малодушие, которое свойственно филистеру. Эта трусость, в
особенности, выражается в отсутствии последовательности и тех скачках, чтобы
выразить которых нужно известное мужество. Она гремит как гром, но атмосферы
не очищает. Филистер не переносит ее на постепенное действие, но на
постепенные фразы и выбирает их как можно оскорбительнее и пускает в дело в
грубых и резких выражениях то, что накопилось у него энергии и силы. После
того, как он скажет слово, он гораздо трусливее того, кто ничего не говорил,
даже тени его поступков и этика показывают, что он герой слова и что он
избегает всякого такого положения, в котором необходимо от слов перейти к