"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Давид Штраус, исповедник и писатель"" - читать интересную книгу автора

освобождения в минуту ее зарождения. Для культуры ни кто не имеет времени,
какое же значение тогда может иметь наука и именно наука, если у нее нет
времени для культуры. Так отвечают нам, но этот ответ менее всего отвечает
на наш вопрос: куда, зачем и почему все знания, если они не должны вести к
культуре. Мы видим, что в этом направлении, ученое сословие сделало уже шаг
вперед, так как такие плоские книги, как штраусовская, мнят, что они уже
сделали достаточно не своем пути к развитию культуры. Ведь как раз в его
сочинениях мы находим отвратительную потребность к возвышению и это
полувнимательное, беглое и прислушивающееся вхождение в сделку с культурой,
философией и, главным образом, с серьезностью бытия. Следует вспомнить об
обществе ученых, которое даже в том случае, если молчит ученое мнение, дает
свидетельство только об утомлении, стремлении к рассеянности, об
растерзанности мысли и о бессвязном жизненном опыте. Когда мы слышим речь
Штрауса относительно жизненных вопросов, будь они о браке, о войне или о
смертной казни, он пугает нас полным недостатком настоящего образования и
тем, что он недостаточно проникся основой человечества. Все же основы его
положений подведены под размеры только книги и даже, в конце концов, газеты.
Литературные воспоминания заступают место действительных положений и
взглядов. Аффектированное равновесие и старческая мудрость в выражениях
должны доказать нам недостатки смысла и зрелости мысли. Как верно все это
противоречит духу окруженной суетой высокого положения немецкой науки в
больших городах. Как симпатично должен говорить этот дух тому направлению
ума, потому что именно на эти государства более всего истрачено культурою
усилий, потому что именно относительно их стало невозможно насаждение новой;
насколько здесь суетливо снаряжение действующих наук, настолько там
подчинение тратам превосходит сильнейшие. С каким фонарем следует искать
здесь человека, который был бы способен на внутреннее самопогружение и на
чистую привязанность к гению, и который имел бы достаточно силы и мужества,
чтобы заставить дрожать демонов, улетевших из нашего мира. Если смотреть с
внешней стороны, то, конечно, в этих государствах можно найти все торжество
культуры и сравнить их со внушающими уважение инструментами цейхгаузов, с их
огромными орудиями и предметами военного дела. Мы видим сооружения и такое
упорное старание, будто бы нам нужно было бы брать приступом небо или
доставать правду из самых глубочайших колодцев, и в то же время на войне
можно в высшей степени дурно употребить эти машины. Точно так же настоящая
культура при своем победном шествии оставляет в стороне эти государства и
лучшими своими чувствами понимает, что там ей нечего делать и слишком много
есть такого, чего должно бояться, потому что единственная форма культуры,
которой могут отдаться труженики ученого сословия с горящими глазами и
притупленными органами мышления, это культура филистеров, евангелие которой
проповедовал Штраус.
Если мы только одно мгновение займемся разбором главного основания той
симпатии, связывающей тесными узами сословие ученых тружеников и культуру
филистеров, то мы сейчас же выйдем на путь, который приведет нас к
классически известному писателю Штраусу и затем к нашей главной теме.
Эта культура, во-первых, носит отпечаток мира и не желает изменять
ничего существенного в противоположном течении немецкой образованности;
прежде всего она серьезно убеждена в единстве всех немецких учебных
заведений, гимназий и университетов, не предстает навязывать их и за
границей, ни минуты не сомневается в том, что при помощи этой культуры можно