"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Давид Штраус, исповедник и писатель"" - читать интересную книгу автора

поиски в их духе, не теряя при этом мужества. Наоборот, придавать им
сомнительное слово "классики" и, время от времени, "назидаться" их
сочинениями, значит, предаться вялым и эгоистическим побуждениям, обещающим
всякому заплатившему наши концерты и театры; воздвигать памятники и называть
их именами праздники и клубы, - все это лишь звонкая плата, которой
расплачивается с ними образованный филистер, чтобы затем с ними больше уже
не знаться, а в особенности, чтобы не следовать им и больше не искать; так
как "более не должно искать", - это лозунг филистеров.
Когда-то лозунг этот имел известный смысл; это было в первом
десятилетии нашего века, когда в Германии начинались и волновались без
всякого порядка такие разнообразные и темные поиски, произведение опытов,
разрушение, предчувствие и надежды, что духовному среднему сословию,
поневоле приходилось жутко. Оно справедливо отказалось тогда от варева
фантастических, искажающих язык, философий и мечтательно-целесознательных
исторических наблюдений, карнавала всех богов и мифов, собранных романтиками
и вымышленных в опьянении поэтической модою и безумствованием; справедливо,
потому что филистер не имел даже права отступать. Но он воспользовался этим
случаем и, с лукавством мелочных натур, возбудил подозрение насчет поисков и
предложил найденное как нечто более удобное. Все счастье филистеров
открылось его взорам; он спасается от всех произведений опытов в идиллию и
противопоставляет беспокойной творческой склонности художника своего рода
наслаждение своей собственной узостью, своим спокойствием и даже своей
собственной ограниченностью. Его палец, без всякой совести, указывал на
скрытые и затаенные уголки его жизни, на множество трогательных и наивных
радостей, подобно скромным цветам, выросшим на скудной глубине
некультивированного существования и на болотной почве филистерской жизни.
Встречались таланты, которые своей изящной кистью рисовали только
счастье, уютность, обыденность, деревенское здоровье и удобство,
распространенное в детских, кабинетах ученых и крестьянских избах. С такими
раскрашенными книгами действительности в руках, любящие удобство старались
навсегда отречься от вдумчивых классиков и от их призыва к дальнейшим
поискам. Они выдумывали понятие о веке эпигонов лишь для того, чтобы иметь
полный покой и во всех неудобных новшествах иметь наготове оправдательный
приговор "эпигонического сочинения". Для того, чтобы оградить свой покой,
они завладели самой историей, и все науки, которые могли нарушить их
удобства, они старались превратить в исторические дисциплины заодно с
философией и классической филологией. Благодаря историческому сознанию они
спаслись от энтузиазма, потому что не в этом должна проявляться история, как
это осмелился думать Гете, а скорее целью этих нефилософских почитателей nil
admirari будет притупление, если они хотят понять исторически. Делая вид,
что ненавидят фанатизм и всякого рода нетерпимость, они в сущности
ненавидели власть гения и тиранию истинно культурных требований, а потому
приложили все усилия, чтобы ослабить, притупить и уничтожить все, откуда
можно было ожидать свежих и сильных движений. Философия, скрывшая в
причудливых извилинах филистерскую исповедь, изобрела для этого формулу
обоготворения обыденного; она проповедовала о разумности всего, о
действительности и этим подслуживалась образованному филистеру, который тоже
любит причудливые извороты и главным образом считает настоящим одного себя,
и только свою действительность принимает за мерило разума во всем свете.
Теперь он разрешил себе и каждому немного подумать, исследовать, заниматься