"Сергей Никитин. Падучая звезда (Повесть) " - читать интересную книгу автора

душистого тепла. Сделавшись постарше, он часто украдкой целовал ее одежду,
чтобы почувствовать этот милый запах. Но лицо, лицо ее существовало для него
только теперешнее: с грустными, много плакавшими глазами, которые всю жизнь
будут ему самым мучительным упреком за то, что он часто бывал виновником их
скорбных слез.
Один только день раннего детства, связанный с матерью, брезжил в его
памяти. Они шли мимо торговых рядов по раскаленным булыжникам мостовой, он
держал в руках коробку с оловянными солдатиками и, несмотря на обладание
этой вожделенной коробочкой, капризничал, потому что устал и хотел пить. И,
должно быть, какой счастливый день был у мамы, если, обычно раздражительная
и усталая, она в ответ лишь весело подтрунивала над Митей, потом - о
радость! - подошла к извозчичьей пролетке, посадила его на высокое,
стеганное ромбами сиденье, и они покатили, покатили по солнечным улицам
города мимо белых стен и сверкающих окон...
Мама, мама! Когда-то за величайшее счастье почитал Митя ласку и
нежность ее, но с годами (и почему это только случается!) стал стыдиться
открытого проявления своих чувств к ней и, уезжая на фронт, старался лишь об
одном: в последнюю минуту расставания найти в себе силы не ответить на ее
горькую любовь напускной холодностью. И то первое призрачное воспоминание
хранил теперь как некий талисман, дающий надежду прожить честно и чисто.
Гораздо больше подробностей оставили в его памяти те ранние годы о
бабушке. Она внушала ему почтительную боязнь перед богом, и поэтому первые
воспоминания о ней связаны с таинственным блеском церковных иконостасов,
сладким обжорством рождественских и пасхальных праздников, прохладным шумом
кладбищенских берез. Опустившись на колени перед божницей, полный искренней
веры в чудо, шептал он, осеняя себя крестным знамением:
- Боженька, верни мне папу.
Высокая, красивая дородной румяно-белой красотой русской женщины,
бабушка была заметна и почитаема в их маленьком городе. С достоинством
домовитой хозяйки, в длинной синей юбке и белой свободной кофте, она плавно
шествовала через толкучий воскресный базар, а из-за лотков и прилавков ей
кланялись молочницы, мясники, зеленщики. Летний базар всегда волновал Митю
своей пестротой, разноголосым гомоном, запахами лошадей, рогож, сена,
солений, рыбы. Отстав от бабушки, он путался в толпе среди телег,
зачарованно глазел на красноглазых кроликов, на чистых, как хлопья снега,
голубей, на россыпи ярких безделушек, которыми торговали китайцы, невесть
каким ветром занесенные в этот городок средней России. Китайцы были самые
настоящие - с желтыми лицами, узкими глазами, длинными косами, - но
торговали местным товаром. Чего только не было насыпано на их ковриках,
расстеленных прямо на булыжниках базарной площади! Всевозможные пуговицы,
пряжки, шпильки, иголки, глиняные свистульки, батарейки, мартышки, паяцы и
черти на пружинках, литые пугачи, пробки... Вот один из китайцев, распаляясь
все больше, торгуется с флегматичным человеком в пыльном пиджаке из-за
батарейки для карманного фонаря.
- Это плохая? - возмущенно кричит он, вертя батарейкой перед носом
снисходительно улыбающегося покупателя, и вдруг изо всех сил шмякает ее о
камни мостовой. - Не держу плохого товара!
У Мити дух захватывает: и батарейку жалко, и китаец пугает чем-то
нездешним, невиданным.
По пути с базара они всегда заходили в маленькую прикладбищенскую