"Николай Никитин. Северная Аврора (Военно-историческая повесть о 1918-1920 гг.) " - читать интересную книгу автора

месяца назад. Но как-то сразу и люди, и бледное северное небо, и леса, и
болота, и тундра - все показалось ему давно знакомым и близким. Великолепие
широкой и полноводной Северной Двины, мощный размах ее необозримого устья
покорили его с первого взгляда. Теперь, попав в Петроград на короткое время,
Павлин скучал и по Двине и по деревянному городу, стройные кварталы которого
на много верст свободно и привольно раскинулись по правому берегу реки.
Павлин уезжал из Питера ненадолго: предполагалось, что он пробудет в
Архангельске не больше нескольких недель. Но все сложилось иначе. В июне
переизбирался Архангельский совет, надо было очистить его от меньшевиков и
эсеров. Павлин выступал на митингах в Соломбале и беспощадно громил тех и
других, как яростных врагов советской власти. Рабочие Соломбалы избрали его
своим депутатом. На первом же заседаний Совета он был избран заместителем
председателя. Все это произошло так быстро, что Павлин даже не успел
удивиться резкой перемене, происшедшей в его судьбе. Нет, он не жалел, что
ради Архангельска покинул родной Питер.
Павлин родился под Питером, в городе Сестрорецке, знаменитом своим
оружейным заводом. Отец его работал на Сестрорецкой табачной фабрике. После
смерти отца, двенадцатилетним мальчиком, Павлин поступил на оружейный завод.
Надо было как-то жить и кормить семью. "Да видел ли я детство? Ну, конечно,
видел! А лодки? А купанье в Финском заливе? А Корабельная роща? А деревня
Дубки?"
Павлин невольно усмехнулся. Все-таки детство его было слишком
коротким...
А затем юность, Питер, Васильевский остров, гвоздильный завод,
Семянниковский завод за Невской заставой, Смоленские вечерние классы,
революционные сходки, столкновения с полицией на заводском дворе и, наконец,
9 января...
Да, 9 января. Он шел тогда к Зимнему дворцу вместе с рабочими своего
завода. Царские войска стреляли. Конные жандармы и казаки топтали людей.
Кровь на снегу увидел тогда Павлин, алые пятна крови своих друзей и
товарищей. "Нет, этот день не забудется никогда.
Быть может, он и определил всю мою жизнь", - думал Павлин,
прислушиваясь к стуку вагонных колес.
"Да, юность была буйной. Пылкие речи, революционные надежды... Сколько
романтики, сколько хорошего!"
- Хорошего? - вслух повторил Павлин и невольно обернулся. Нет, никто
его не слышал. Зенькович мирно дремал, сидя на своей полке.
"Что же хорошего? - Павлин снова усмехнулся. - Солдатчина, военный суд
за революционную пропаганду среди солдат, Шлиссельбургская крепость, снова
суд, а затем Сибирь, каторга, Александровский каторжный централ..."
Поезд замедлил ход, вагон лязгнул буферами и остановился.
- Какая станция? - сонным голосом спросил Зенькович и громко зевнул.
- Разъезд, - ответил Павлин, высовываясь из окна. - Спи.
Раздался резкий паровозный гудок. Поезд тронулся, и за окном снова -
сначала медленно, потом все быстрее - побежали телеграфные столбы.
Павлин посмотрел на Зеньковича. Тот уже спал в своем углу, запрокинув
голову и сладко похрапывая.
Они познакомились недавно. Павлину, как заместителю председателя
Архангельского исполкома, часто приходилось иметь дело с Андреем Зеньковичем
и по исполкому и по губернскому военному комиссариату. Несмотря на недавнее