"Павел Нилин. Интересная жизнь (Эпизоды из жизни Бурденко Николая Ниловича, хирурга)" - читать интересную книгу автора

картинам "Страшного суда", выглядел бы в натуральном виде едва ли намного
страшнее того, что можно было увидеть здесь.
На цементном полу лежали в разных позах обнаженные покойники и
покойницы с оскаленными зубами, с выпученными глазами и распоротыми
внутренностями. И в ваннах, залитых чем-то желтым, тоже лежали покойники.
А один застыл в сидячей позе на столе - мужчина, но с длинными волосами,
как у священника. Интересно, кто он такой.
- Это ассистент Зверев сегодня его тут посадил. Хотел с ним заниматься.
Да вот, видишь, не пришел, уехал, - стал закуривать Тимофеич.
- А я-то знал этого волосатика, - кивнул он на мертвеца. - Это певчий
из церковного хора. Федор Федорович.
- Ну, не будем отвлекаться. А то мы сегодня не успеем, - сказал Николай
Гаврилович. - Тимофеич, освобождайте вдвоем пищевод - вот этот в первую
очередь. Николай Нилович, вам, надеюсь, понятна задача?
...Какими смешными и нелепыми показались Бурденко уже неделю спустя его
прежние страхи и огорчения и тот легкий обморок, случившийся с ним в
анатомическом театре! Это было все, как говорится, семечки по сравнению с
тем, что он узрел и почувствовал после того, как решился дернуть со всей
силой ту забухшую на морозе узкую дверь и вступить с черного хода в этот
скорбный мир, в это истинно сумрачное подземелье, где конец человеческого
существования чуть приоткрывает пытливому глазу хотя бы некоторые из
наиболее сокровенных тайн.
- Нет, меня эти, как вы выражаетесь, тайны сперва не сильно увлекали, -
говорил Бурденко десятилетия спустя. - Сперва было только отвращение и
неизъяснимый, суеверный страх, который сковывает...
- Но все-таки что-то же заставило вас тогда преодолеть и страх и
отвращение и не только дернуть изо всех сил ту забухшую на морозе дверь,
не только переступить порог и войти, но и не убежать, остаться? Что же вас
все-таки заставило?
- Не знаю, как это лучше, выражаясь по-модному, сформулировать, -
улыбнулся Бурденко. - Думаю, однако, что решающей силой в преодолении
всего было обыкновенное самолюбие. Говорят, что я по-хохлацки упрям. Не
знаю уж, по-хохлацки или по-кацапски, но упрямство, должно быть, не
последнее из моих качеств. Уж если я взялся за гуж, то вовсе не для того,
чтобы доказать, что не дюж. И доказать не кому-нибудь, а прежде всего
самому себе. Доказать, что я если не лучше, то, во всяком случае, не хуже
всех. Это было очень важно для меня в то время, потому что большинство
моих коллег, казалось, не испытывало никакого особого отвращения, никакого
страха в процессе препарирования трупов. А у меня была почти
патологическая боязнь. Может быть, оттого, что я учился в духовной
семинарии. Как раз в Томске мне попалась удивительная книга, с которой я
потом не расставался много лет. Это "Воспитание воли" Жюля Пэйо. В этой
книге, мне казалось, были описаны все пороки слабоволия, которые я находил
у себя. И я считал, что они мне достались по наследству от моего отца. Мне
надо было во что бы то ни стало избавляться от них. Я все время старался
укрепить свою волю. Поэтому с юных лет и на протяжении всей моей жизни я
привык в критические моменты как бы подстегивать себя, чтобы не
превратиться в этакого хлюпика, которых я жалел, но в то же время и
ненавидел...
- ...Благодарю вас, Николай Нилович, - пожал Бурденко руку почти что