"Норберт Ниман. Школа насилия " - читать интересную книгу автора

этом его правая рука совершает своеобразные толчковые движения перед
животом, словно он собирается беспрерывно втыкать указательный палец в
горлышко бутылки из под кока-колы. Ну, как тебе? Правда, все очень весело?
Только не подумай, что между нами может быть что-то вроде соглашения.
Что-то вроде сговора между учениками и учителем, например, под лозунгом
борьбы против общего врага и тому подобного. Скорее нас объединяет тот факт,
что в ситуациях, когда я ставлю перед школьниками эти абстрактные вопросы,
они тотчас замечают, что я так же беспомощен, как они.
И как раз тема воссоединения Германии, чтобы уж держаться приведенного
примера, вызывает у всех запредельную скуку, тут при всем желании ничего не
поделаешь. В конце концов, во время падения Берлинской стены они были
маленькими детьми. Холодная война, ГДР и так далее, для них это все седая
старина, не имеющая ни малейшего отношения к их безоблачно западной жизни. И
что мне к этому добавить?
У тебя это, конечно, выходит лучше. Что касается свидетельств времени и
их подновления, ты как-никак профи, а мои наблюдения в таких случаях почти
полностью ограничиваются наблюдениями за твоими наблюдениями. С тех самых
пор, с воссоединения. Тогда у меня была еще своя семейная квартира, и я
торчал у себя в комнате, положив ноги на кукольную коляску Люци. Тогда ты
еще выглядел совсем иначе: волосы седые, зубной протез пожелтел от
бесконечного курения. Отмечен печатью прежней жизни, которую, это как-то
сразу читалось на лице, теперь бесповоротно оставил в прошлом.
Я, правда, с волнением и безотрывно следил за новостями, в передачах
весь процесс называли мирной революцией; но в то же время он увлекал меня не
больше, чем хорошо сделанный триллер. Что-то вроде анонса криминального
сериала с документальными вкраплениями, как "Список Шиндлера", "Родина" или
"Смертельная игра", в точности. Разве что каждую серию снимали в тот самый
момент, когда я сидел перед телевизором. С одной стороны, такие, как я,
вроде бы живьем присутствовали при всех событиях, с другой стороны, нас это
вообще не касалось. Помню, я даже слегка стыдился своего равнодушия.
Ты приложил все мыслимые усилия, чтобы эпохальное событие было
соответственно эпохально отпраздновано в наших домах; к сожалению, это не
помогло. Как страстно я ни убеждал сам себя, как ни внушал себе, что все
происходит взаправду, что все действительно имеет место, что вот на экране
рушат настоящую стену. Берлинская стена пала и осталась, так сказать,
приклеенной к экрану.
С тех пор я равнодушен ко всякой истории и потому постоянно испытываю
потребность в самооправдании. Все, что там происходит, - думаю я на улице, в
классе или дома, за компьютером, - всегда к данному моменту уже переварено,
как бы давно миновало. Событиям, если уж они прошли у тебя сквозь пальцы,
просто не хватает какой-то доли убедительности. Я бы даже рискнул
утверждать, что, чем больше стараешься удержать события, тем быстрее они
ускользают. Да ты и сам это, конечно, знаешь, но мне твое знание не
помогает. События ускользают от меня, как и от любого, кто еще хватает у
тебя каждую картинку.
И как же еще с ними справляться? И вообще - с чем? Может быть, с той
впечатляющей силой, с которой ты берешься за дело? Извини, если я немного
перегибаю, но я уже снова нервничаю, из-за нашего разговора нервничаю. Ведь
что все это значит для людей, которым нет и двадцати? В каком они состоянии?
После стольких лет, в течение которых ты воплощал для них весь внешний мир?