"Галина Николаева. Жатва" - читать интересную книгу авторакак отплясывал вприсядку на колхозных праздниках. Был он коренным русским,
угренским человеком, и трудно было представить, что лежит его тело в чужой, немецкой стороне и звучит над его могилой непонятная немецкая речь. - Алексей Лукич... - Василий встал, прошелся по комнате. - Ну, а остальные?.. - Карпов живой, только ногу оставил под Кенигсбергом. Сапожничает в артели, в городе. Митриев в кадрах. Сказывают, до капитана дошел... - Так... Помолчали. Василий подошел к окну. За спиной в комнате стояла мрачная тишина. Он молча смотрел в запотевшее стекло. Уютно гнездились в сугробах дома, такие же, как до войны. Вспоминались украинские города и села, мимо которых он проезжал, кочуя из госпиталя в госпиталь. Обгорелые остовы зданий и леса новостроек. На путях составы, груженные строительным материалом. - Колхозную пятилетку прорабатывали? - Колхозную нет, а государственную я недавно прорабатывал с колхозниками по поручению райкома... - Так... Опять помолчали. Потом Степан сказал, словно и похвастался: - Крепко замахнулись!.. Эдак еще не замахивались!.. - в его тихом голосе пробивались нотки оживления. Оттого, что заговорили о больших делах, семейные горести как бы отодвинулись и сделались мельче. Так предметы, громоздкие в маленьком, домашнем мирке, вдруг уменьшаются в размерах, если их вынести на простор. Василий опять сел за стол. - Орудует. Алеша там заправляет. Алексей Лукича сын. Вспомнился мальчуган с яблочно-круглым лицом и яркими отцовскими глазами. - Мальчонка ведь был... - Вырос... Годков девятнадцать будет. Хороший парень. По отцу пошел, даром что поднялся без отца. Снова наступило молчание. Потом Василий рывком отодвинул тарелку и взглянул в лицо1 Степана. - Ну, так как же, Степан Никитич?.. Глаза Степана стали большими и неподвижными, как у слепого. Он указал на Авдотью: - Ее надо спрашивать... Ей выбирать... - Ну, нет! - Василий положил на скатерть мосластую и широкую руку. - У нее я не буду спрашивать! Авдотья вскинула голову. Изумление и что-то похожее на оскорбленную гордость на миг осветили ее лицо и тут же погасли. Василий был ее мужем, перед которым она провинилась, он был ее первым любимым, ничем ие опорочившим себя перед ней, он был отцом ее дочерей и хозяином этого дома. Его власть и его повелительный тон в этот час казались ей справедливыми и законными. Ощущение "законности" всего происходящего обезволивало и гнуло ее. Растерянная, ошеломленная, она двигалась и говорила, почти не осознавая слов и поступков. И все ее силы уходили на то, чтобы удержаться на ногах и унять дрожь, бившую тело. |
|
|