"Галина Николаева. Жатва" - читать интересную книгу автора

как отплясывал вприсядку на колхозных праздниках. Был он коренным русским,
угренским человеком, и трудно было представить, что лежит его тело в чужой,
немецкой стороне и звучит над его могилой непонятная немецкая речь.
- Алексей Лукич... - Василий встал, прошелся по комнате. - Ну, а
остальные?..
- Карпов живой, только ногу оставил под Кенигсбергом. Сапожничает в
артели, в городе. Митриев в кадрах. Сказывают, до капитана дошел...
- Так...
Помолчали. Василий подошел к окну. За спиной в комнате стояла мрачная
тишина. Он молча смотрел в запотевшее стекло.
Уютно гнездились в сугробах дома, такие же, как до войны.
Вспоминались украинские города и села, мимо которых он проезжал, кочуя
из госпиталя в госпиталь. Обгорелые остовы зданий и леса новостроек. На
путях составы, груженные строительным материалом.
- Колхозную пятилетку прорабатывали?
- Колхозную нет, а государственную я недавно прорабатывал с
колхозниками по поручению райкома...
- Так...
Опять помолчали. Потом Степан сказал, словно и похвастался:
- Крепко замахнулись!.. Эдак еще не замахивались!.. - в его тихом
голосе пробивались нотки оживления.
Оттого, что заговорили о больших делах, семейные горести как бы
отодвинулись и сделались мельче. Так предметы, громоздкие в маленьком,
домашнем мирке, вдруг уменьшаются в размерах, если их вынести на простор.
Василий опять сел за стол.
- Как комсомол?
- Орудует. Алеша там заправляет. Алексей Лукича сын.
Вспомнился мальчуган с яблочно-круглым лицом и яркими отцовскими
глазами.
- Мальчонка ведь был...
- Вырос... Годков девятнадцать будет. Хороший парень. По отцу пошел,
даром что поднялся без отца.
Снова наступило молчание. Потом Василий рывком отодвинул тарелку и
взглянул в лицо1 Степана.
- Ну, так как же, Степан Никитич?..
Глаза Степана стали большими и неподвижными, как у слепого. Он указал
на Авдотью:
- Ее надо спрашивать... Ей выбирать...
- Ну, нет! - Василий положил на скатерть мосластую и широкую руку. - У
нее я не буду спрашивать!
Авдотья вскинула голову. Изумление и что-то похожее на оскорбленную
гордость на миг осветили ее лицо и тут же погасли.
Василий был ее мужем, перед которым она провинилась, он был ее первым
любимым, ничем ие опорочившим себя перед ней, он был отцом ее дочерей и
хозяином этого дома. Его власть и его повелительный тон в этот час казались
ей справедливыми и законными. Ощущение "законности" всего происходящего
обезволивало и гнуло ее.
Растерянная, ошеломленная, она двигалась и говорила, почти не осознавая
слов и поступков. И все ее силы уходили на то, чтобы удержаться на ногах и
унять дрожь, бившую тело.