"Ингрид Нолль. Аптекарша" - читать интересную книгу автора

тише воды, ниже травы. Главное - не выделяться, вот что стало теперь моим
девизом. Впрочем, никакой враждебности никто здесь ко мне не выказывал; моя
старая школа находилась в другом районе, слухи о гибели Акселя сюда не
дошли. Я и здесь числилась примерной ученицей, малость занудливой, но
безвредной тихоней, и меня это вполне устраивало. И только когда мне
стукнуло шестнадцать и во мне пробудилась смутная тоска по противоположному
полу, роль тихони перестала меня устраивать.

Воспоминания о моей невольной вине преследуют меня постоянно, а здесь,
в больнице, от них и подавно никуда не деться ни днем ни ночью.
В больнице этой, даже в отделении первого класса, максимум, на что
можно рассчитывать, это палата на двоих, так что особого покоя тут ждать не
приходится. Даже почитать толком не дадут. Беспрестанные набеги медсестер и
нянечек, то с градусником, то с очередной порцией таблеток, унылое, но
сосредоточенное ввиду отсутствия иных чувственных радостей ожидание пресной
больничной кормежки, более или менее безмолвное соучастие в беседах твоей
соседки с ее посетителями - все это сообщает больничным будням довольно
прочный каркас. Свет мы гасим рано. После чего я, словно Шехерезада,
живописую моей соседке по палате госпоже Хирте все более пикантные
подробности своей интимной жизни, а вот той, судя по всему, в ответ
поделиться нечем. Да и что со старой девы взять - у нее в прошлом ни
скандалов, ни любовных похождений. В женскую больницу города Хайдельберга
она угодила в связи со срочной операцией по удалению матки. Всего лишь
миома, уверяет она, доброкачественная опухоль, в сущности безвредная, но
причиняет кое-какие неудобства. Я-то лично считаю, что у нее рак.
Ей, конечно, уже все известно о клейме убийцы, которым я была отмечена
в двенадцать лет. Кстати, эту историю она выслушала с жадным и нескрываемым
любопытством.
Возможно, я потому и рассказываю про свою жизнь, по сути, первому
встречному, что для меня это своего рода терапия, которая к тому же - в
отличие от пресловутой кушетки в кабинете психоаналитика - ничего не стоит.
Мне было бы еще легче, перейди мы с ней на "ты", но предложить ей это
мне неудобно, я ведь моложе. Чтобы сделать первый шаг в этом направлении, я
для начала попросила называть меня просто Эллой. Не тут-то было, она
вежливо, но твердо поставила меня на место. Да и чего ждать от человека,
который даже к своей так называемой подруге обращается не иначе как "госпожа
Рёмер"?
- Будь вам лет этак семнадцать, госпожа Морман, тогда еще куда ни
шло...
- Да вы же мне в матери годитесь, - ляпнула я в сердцах.
И, видно, задела-таки ее за живое: она только молча сверкнула на меня
очками. Но в целом мы с ней ладим. Просто трогательно, до чего эта женщина
скорбит об утрате своей матки, хотя боли переносит стойко, как солдат. В
конце концов, ну что в ее возрасте этот изъятый орган? Такое же излишество,
как, например, зоб.
Иной раз, когда она сидит в туалете, я тайком заглядываю в ящик ее
ночного столика и в шкаф. Из направления больничной кассы я уже знаю дату ее
рождения, семейное положение (незамужняя, конечно) и, наконец-то, не только
фамилию, но и имя (Розмари); однако никаких личных писем, никаких
фотографий. Если верить ее словам, деньги и украшения она сдала на хранение