"Лоуренс Норфолк. В обличье вепря" - читать интересную книгу автора

Он стоял и смотрел, как девушки сбились в кучку: пересказывают друг
другу собственные тайны или строят догадки насчет тайн чужих. Для
одноклассников он был фигурой загадочной, и это их к нему притягивало. И в
то же время они старались держаться от него на расстоянии, из страха, что
при ближайшем рассмотрении он окажется точно таким же, как они сами.
Попробуй он подойти поближе к той же Лотте, или к Лизль, или к Эдит, и любая
из них тут же отпрянет в сторону, заподозрив в нем совершенно неуместную,
неподобающую такому человеку, как он, тягу к общению, чего бы он там в
действительности ни пытался, без особой надежды на успех, в них найти. Якоба
он знал с шести лет, Рут - с девяти. Для всех остальных он был
неприкасаемым. В гимназии его роль была сродни роли народного героя. Когда в
один прекрасный день он встал и задал герру Цоллеру вопрос: если идиш
действительно язык настолько грубый и примитивный, как тот берется
утверждать, каким образом на этот убогий язык умудрились перевести самого
Шекспира? - то за спиной он чувствовал поддержку всей этой компании: Лотты,
Рахиль, Эриха, Якоба и даже Густля Риттера, который, по сути, был парень
простой и добрый. Даже Рут. Цоллер тогда ничего ему не ответил. Но никакой
тайны здесь не было. Сол проводил массу времени в библиотеках: на
Тойнбихалле и в университетской. Он говорил по-французски, кое-как -
по-английски. Немецкий был родным языком его матери. Он трудил голову над
латынью и греческим - и над ивритом, которым его заставлял заниматься отец,
с шести до четырнадцати лет, пока он наконец не взбунтовался и не забросил
этот язык. Он был одиночкой: совершенно непоэтическая на вид фигура poete
maudit [194]. Рут уже протискивалась между столиками - обратно.
Он писал по ночам или ранним утром, когда мог быть уверен в том, что
единственная душа в доме, которая бодрствует, - его собственная, нагромождая
неподатливые строчки одна на другую до тех пор, пока получившаяся в итоге
груда не становилась слишком тугой, чтобы затолкнуть туда еще хотя бы одну,
лишнюю, или не рассыпалась. Через несколько недель после того, как он
перестал ходить в ивритскую школу "Сафах-Ивриах", отец вошел к нему в
комнату и застал его отрешенно взирающим через окно на голые ветви росшего
перед домом каштана. Сперва он оценил отсутствующее выражение лица, потом -
лежащий перед сыном на столе лист бумаги, густо исписанный строчками, по
большей части перечеркнутыми. "Вот, значит, как, - сказал он, отводя в
сторону руку Сола, которой тот пытался прикрыть бумагу, - Вот, значит, на
что ты предпочитаешь тратить свое время". Смысл этой фразы так и остался до
конца не ясным. Но несколько дней спустя Сол вспомнил ее и понял, что за ней
стояло, - когда никаких неясностей уже не осталось. После этого Сол перестал
говорить о том, чем он занят, кому бы то ни было, даже Якобу. Он наблюдал за
тем, как его друг смотрит на Рут, переходящую площадь. У каждого есть свои
тайны.
- "Я пришла, чтоб выговорить время. Высказать! Провозвестить!" -
затараторила на ходу Рут.
Три быстрых шага - и она уже тут как тут. Протиснувшись между ними, она
подхватила их за руки и поволокла за собой прочь.
- Мы вовремя пришли, чтобы проговорить невысказанное и возвестить
вам... весть! - из-за правого ее плеча подхватил Якоб.
Сол вздохнул. Прошлой зимой он пришел к ним с единственно верным
вариантом этой строки и повторял ее настолько часто, что даже эти, самые
верные и терпеливые его друзья в конечном счете восстали и начали