"Евгений Носов. И видит сны машина" - читать интересную книгу автора

Изредка экран вспыхивал на мгновения четкими, но непонятными образами.
Мне показалось, что я видел в этих вспышках изменяющуюся с каждым новым
кадром мимику нечеловеческого лица. Почему показалось? Не знаю, наверное,
это срабатывало седьмое чувство. Почему седьмое? Да потому, что шестому
обычно приписывается ощущение опасности. У меня же было другое ощущение.
Словно сопереживания.
Я чувствовал, что мышцы на моем лице непроизвольно напрягались,
расслаблялись, вытягивались, двигая за собою кожу. И вместе с этим во мне
вдруг лавинно ожили самые разные чувства. Я и улыбался, и хмурился, и злился
непонятно на кого. И все это во мне рождалось беспричинно, и с такой
поразительно быстрой сменой оттенков, что я не успевал сообразить, чего это
ради мне вдруг становилось весело, как тут же чувство меняло свою
полярность, и снова я пытался сообразить - отчего мне страшно...
Но потом я все же ухитрился выхватить взглядом одну из картинок, и мозг
мой успел ее зафиксировать. Это была улыбка. Просто нарисованная на экране
улыбка. Отдельно. Не было лица, нарисованы были только чуть приоткрытый рот,
с поднятыми кверху уголками, череда морщинок-штришков по бокам его,
прищуренные глаза без зрачков, веселые дужки над ними. Я моргнул, и увидел
перед собой уже другое выражение. Сейчас улыбалась только одна сторона рта,
а штришки морщинок стали резче, жестче и выразительнее. На этом рисунке не
было глаз. И я понял, что это изображена усмешка. Или равнодушная, дежурная
улыбка. И еще я понял, что тоже усмехаюсь. А внутри у меня было что-то такое
барственное, холодноватое и надменное. Я вспомнил, что подобное выражение
строило мое лицо, когда в сугубо мужской компании затевался разговор о
женщинах. Мне захотелось улыбнуться своей догадке, но рисунок, сменивший
усмешку, передал мне такую порцию злости, что у меня в груди будто еж
завозился, словно кто битого стекла натолкал в легкие... Но уже следующий
кадр навеял что-то добродушное и простое, легкое и умиротворенное.
Такое ощущение у меня было, что я перед зеркалом и - кривляюсь. И не
театрально, упражняясь и пробуясь в мимике, а с самыми глубокими чувствами.
Ведь жжение в груди у меня появляется только тогда, когда я злюсь
по-настоящему. И у меня же есть только одно средство сбить с себя эту
злость, задавить ее в себе - двинуть по чему-нибудь крепенько кулаком, да
так, чтобы кожа на костяшках лопнула. Объектом для принятия моей злости
обычно оказывались стены. И друзья, зная такую мою прихоть расправы над
озлоблением, завидев бинты на моей руке, начинали подсмеиваться и
подтрунивать надо мной. Мол, как стенка, не лопнула? Здорово ты ее
измордовал? Знают же, черти, что в это время я уже, как обычно, дружелюбен и
спокоен. Но чтобы простой рисунок смог с меня снять озлобление, такого у
меня еще не было никогда.
А может, и не лицо вовсе я видел в тех рисунках, вернее, не выражения
нарисованных чувств, а какой-то придуманный машиной особый способ передачи
чувств? И ото уже я олицетворил придуманное, сделал его таким, каким оно
удобнее мне, как человеку, становилось?
А передо мной мелькали все новые и новые картинки. И я будто перешел,
вжился в них...
Меня столкнули в пропасть, и я ощущал долгий полет в нее. И никак не
мог долететь до дна. Мне уже опротивел этот полет, я уже желал скорейшего
конца, торопил его. И, наконец, упал. На острые камни. Они проходили сквозь
меня, рвали меня на части, и я становился множеством. Будто сотни меня были