"Ганс Эрих Носсак. Кассандра [H]" - читать интересную книгу автора

Кассандру? У нее же слишком узкие бедра". Меня при этом не было, но я
слышал от самого Менелая.
Это было вечером накануне нашего отплытия. В тот день мы с утра и до
самого обеда держали совет, каким строем должна плыть наша флотилия. Мы
порядком притомились, но, когда наконец все было решено, не знали, чем бы
еще себя занять. Просто слонялись туда-сюда по лагерю втроем: Агамемнон,
Менелай и я. Менелай болтал без умолку: этот вечный юноша, светлокудрый
супруг Елены, был малость навеселе. Он вообще не прочь был прихвастнуть
при случае, но неназойливо. Он мог себе это позволить - ему все сходило с
рук, не то что другим мужчинам. Странное дело: хула не приставала к
Менелаю и Елене. То была редкая пара - настолько счастливая, что будто и
невзаправдашняя.
Когда мы пришли в ту часть лагеря, которую занимал Агамемнон со своими
солдатами, мы увидели Кассандру - она сидела снаружи, в тени палатки,
отведенной для пленниц и рабынь. Вернее, Менелай заметил ее; мы с
Агамемноном слишком заняты были своими мыслями. Вот тут-то Менелай и
спросил брата: "А знаешь, что говорит Елена?" - и рассказал про слишком
узкие бедра.
Поскольку Кассандра могла нас слышать, не очень-то деликатно было
рассказывать об этом именно сейчас. Агамемнон, думавший совсем о другом,
поднял на секунду глаза и скользнул взглядом по Кассандре.
"Я не выбирал ее, она выпала мне по жребию", - резко бросил он Менелаю
и передернул плечами. Я успел заметить, как Кассандра, до тех пор
скрывавшая лицо под покрывалом, подняла голову, будто удивленная, и
пристально посмотрела на Агамемнона. Потом мы прошли дальше.
Я, кстати, после спросил Кассандру, почему она сидела одна снаружи, не
в палатке. Она ответила только: "Не могла больше выносить запаха женщин".
Оно понятно - жара стояла, духота... Прости, Пенелопа. Этого можно было и
не рассказывать. Но надо ведь учесть и то, что она была дочерью царя и ей,
понятное дело, нелегко было жить в этой тесноте, вместе с рабынями,
женщинами не ее сословия.
Разговаривая с ней позже наедине в палатке Агамемнона, я заметил еще
вот что. Во время нашей беседы - причем я сидел, а она все время стояла
передо мной, сесть не захотела, - снаружи раздался женский визг и смех:
верно, какой-то солдат облапил рабыню. Порядок в лагере в тот день перед
отплытием заметно ослаб. И я увидел, как у Кассандры мучительно
передернулось лицо. Непроизвольно. Должно быть, ей неприятно, что троянки
так быстро стакнулись с греческими солдатами, подумал я и попытался ее
утешить: мол, так было тысячу лет назад и через тысячу лет так же будет -
они бегут за победителем, как и полагается, не нам это менять. Она долго
молчала, а потом сказала: "Именно то, что так это и полагается, и еще эти
жирные блестящие мухи, расплодившиеся на солнце после городского пожара, -
вот это и есть самое ужасное".
Сказать вам, почему я вообще с ней заговорил, устроил ей что-то вроде
допроса? Когда она, никем не званная, пришла в палатку Агамемнона, я на
секунду заподозрил было, что она собралась его убить. Из мести за гибель
ее народа или еще там почему. Слыхали мы про таких женщин. Но, конечно, с
первых же слов я убедился, что она на это совершенно не способна; сейчас
мне эти подозрения совсем уж смешны. Видите, что выходит, когда человек
становится слишком недоверчивым.