"Ганс Эрих Носсак. Завещание Луция Эврина" - читать интересную книгу автора

вот, чтобы уж сразу покончить с этим: то, что касается меня или моего
служебного положения, мы обсудим лишь во вторую или в третью очередь.
Полагаю, что могу успокоить тебя в этом отношении. Все это, вероятно,
удастся уладить без особого труда. А сейчас речь пойдет о нас с тобой.
Итак, должен ли я отослать управляющего?
Она покачала головой. Весь ее вид выражал полную растерянность. Я уже
говорил, что мне было ее бесконечно Жаль.
Вероятно, я все же держался излишне уверенно, чего делать не следовало.
Больше всего на свете мне хотелось обнять ее и сказать: "Какая все это
чепуха!" Я уже даже шагнул к ней, но тут же остановился. Интуиция
подсказала, что этим я ее окончательно отпугну. Не хватало еще, чтобы она
отшатнулась от меня, в ужасе загородив лицо руками. От христиан, с их
ненавистью к жизни и страхом перед всеми естественными проявлениями
чувств, приходится ожидать чего-нибудь в этом роде.
Поэтому я сказал лишь:
- Ты не должна чувствовать себя в чем-то передо мной виноватой. Между
нами ничего такого быть не может. Уже одно то, что ты мне открылась,
доказывает, что все у нас осталось по-прежнему. И я тебе чрезвычайно за
это признателен. А почему ты именно сегодня решилась?
- Наши велели, - ответила она. - Сказали, иначе моя жизнь будет опутана
ложью.
- И были совершенно правы, - подхватил я. - Значит, и волноваться
нечего. Повторяю, я в любое время готов тебя выслушать. Просто приходи ко
мне или пошли за мной служанку. Обещаешь?
Она кивнула и вышла из комнаты.
Я постарался воспроизвести этот наш первый разговор с такой точностью,
какая только возможна недели спустя. По крайней мере его общий смысл, ибо
отдельные слова, вероятно, звучали иначе. Я не летописец и не хронист. И
не умею излагать такие вещи на бумаге.


"Наши". Вот я и услышал это слово от собственной жены. Пожалуй, не
найдется другого такого, коим было бы столь же удобно отгородиться от
любого естественного сообщества, исключив себя из него. В этом слове нет
ни человеколюбия, ни уважения к богам. И свидетельствует оно, несомненно,
лишь о высокомерии: забавно, однако, что все бросающие мне в лицо это
слово хотели выказать этим свою скромность.
Мне больно было услышать из уст Клавдии, что лишь повеление этих самых
"наших" заставило ее поговорить со мной откровенно. Вот до чего уже,
значит, дошло. Не стоило и пытаться растолковать ей, что наивным
признанием своей покорности этим "нашим" и их приказам она фактически
порывает со мной. Этого она бы просто не поняла.
Потом я спрашивал себя, не следовало ли мне вести себя как-то иначе.
Меня можно упрекнуть в том, что я сразу же не высказал четко свое мнение.
Вероятно, мне надо было бы немедленно и убедительно показать Клавдии всю
абсурдность ее шага и его неминуемые последствия. Причем не с позиций
судьи, ответственного за соблюдение законов, а с точки зрения супруга и
отца семейства. Возможно, этим я бы помог Клавдии. Четкое волеизъявление,
не допускающее ни малейших возражений, обычно внушает колеблющимся натурам
ощущение надежности и устойчивости. Тем, что я уклонился от этого и