"Валерия Новодворская. По ту сторону отчаяния" - читать интересную книгу автора

ничем не хуже консула Брута, казнившего своих сыновей за попытку рестав-
рации царской власти. А Тарас Бульба, а Маттео Фальконе из новеллы Мери-
ме? Казни мне претили (со времен капитана Блада я усвоила, что убивать
можно только в бою, а безоружного нельзя и пальцем тронуть, и мои милые
мушкетеры только укрепили меня в этом убеждении. Странно, но идею Добра
я постигала через воинский кодекс чести). А гражданину место было или на
форуме, или в легионе. Мне это подходило. Люди такого типа только и мог-
ли бы разрушить СССР и дать России новый идеал, и если не произошло ни
то, ни другое, то только потому, что таких людей было мало. Я знаю, что
это давно не модно, но, что "Россия, Лета, Лорелея" - сначала, а приват-
ное - потом, навсегда останется моим твердым убеждением. Клин выбивают
клином. Фашистов изгнали в основном коммунисты, которые были не лучше. Я
всегда предпочту самого последнего коммунистического фанатика самому ми-
лейшему интересантуобывателю. Ибо можно переубедить и сделать антисовет-
чиками и Павку Корчагина, и тимуровцев, и молодогвардейцев, но я не бе-
русь ничего доказать брокеру с приличным доходом в свободно конвертируе-
мой "капусте", ибо в его системе координат нет ни "жизни за царя", ни
жизни за республику, а есть просто жизнь - нейтральная и неприсоединив-
шаяся, как девица с панели.

"В РОССИИ НИКОГО НЕЛЬЗЯ БУДИТЬ"

До 17 лет о политических и социальных вопросах я знала не больше Ма-
угли. Не в силу своей слепоты и неразвитости, а просто потому, что вок-
руг были джунгли. Советская приватность была джунглями, где ничего не
знали и не хотели знать о мировых вопросах, диссидентах, "вражеских го-
лосах", репрессиях в стране. В 20-е и 30-е годы дул слишком сильный ве-
тер, чтобы можно было куда-то уползти, от чего-то уклониться, а после...
эпоха "застоя" мне лично показалась накрытой одеялом, где было темно,
мягко, тепло - словом, весьма приятно и весьма приватно. Я чувствовала,
что здесь что-то не так, ведь в моих любимых книгах не было одеяла, а
был мир, "открытый настежь бешенству ветров". В 1967 году отец,., поло-
жил мне на стол "Один день Ивана Денисовича". Это входило в джентльменс-
кий набор и должно было стать чем-то вроде похода в консерваторию или
Пушкинский музей, куда меня безжалостно гоняли с 10 лет, пока я не вошла
во вкус. Ах, прекраснодушные интеллигенты! "Ах, декабристы, не будите
Герцена, в России никого нельзя будить!" Эта книга решила все. Не успела
я дочитать последнюю страницу, как мир рухнул. Неделю я ничего не виде-
ла, кроме красного солнца над белой снежной пустыней. "Шаг в сторону -
считается побег. Конвой открывает огонь без предупреждения". Но я не ис-
пытала желания повеситься или бежать в Южную Америку, как мой любимый
Овод, которого я в этом пункте всегда плохо понимала. Теперь я знала,
что буду делать всю оставшуюся жизнь. Решение было принято в 17 лет, и,
если юный Ганнибал поклялся в ненависти к Риму, я поклялась в ненависти
к коммунизму, КГБ и СССР. Вывод был сделан холодно и безапелляционно:
раз при социализме оказались возможными концлагеря, социализм должен
пасть. Из тех скудных исторических источников о жизни на Западе, которые
оказались мне доступны, я уяснила себе, что там "ЭТОГО" не было. Следо-
вательно, нужно было "строить" капитализм (представьте себе Павку Корча-
гина, в воде по пояс строящего капитализм, а ведь мой стиль был ближе к