"Геннадий Новожилов. Московский Бисэй " - читать интересную книгу автора

этого время стало являться лицо с обложки журнала "Пшиязнь".
И однажды он обомлел, внезапно почувствовав, что влюбляется в сказочную
женщину и ему не справиться с наваждением.
Между тем небесная красавица вовсю действовала. Отыскала похожую на
себя девушку. Принялась за нею наблюдать. Среди прародителей находки был
кто-то с Востока - отсюда раскосые глазки. Немного косолапила.
Носила челку и волосы имела каштановые. "Поправимо", - хозяйничала
невидимая гостья. Вдруг обнаружилось не вполне понятное. Гостья
пригляделась: вот тебе раз - чахотка! Что ж, понятно: беспросветное
существование, нет будущего. Ну нет, нам это не годится! Нам жить нужно!
Отто Людвигович Штефко был полунемец-получех. Как иногда бывает с
пришедшими на Русь иноземцами, попав как-то случайно в крошечный городок, он
разглядел сокрытую от туземцев привычкою красоту сих местностей.
Столетние ивы над речкой, из глубины которой выныривала пятнистой
субмариной щука, и от ее крокодильего носа с шумом мельничной плотины
рассыпался обширный веер мелкой рыбешки. Неистовые трели соловьев в густых
сиренях обывательских садов. К вечерне зовущий благовест от трех церквей.
Самоварные дымы и чаепития под закатным небом... Иностранное сердце Отто
Людвиговича, охотно отзывавшегося на привычное здесь Иван Иванович, зашлось
от приязни к новым палестинам.
Будучи удачливым миллионщиком, он начал действовать и после себя
оставил: текстильную, с английскими машинами, фабрику; при фабрике
профтехучилище; общественный сад и небольшую общедоступную библиотеку;
пятиглавый собор с престолом Рождества Богородицы; мощеную дорогу и мост
через речку; богадельню; больничку, а также музей с картинами доморощенных
живописцев и всевозможной житейской утварью. Последнее сильно озадачивало
разросшееся население городка, заключившего, что от своих доходов Иван
Иванович Штефко несколько
"съехал с большака". А Иван Иванович всерьез думал подтянуть к городку
рельсы от проходившей в десяти верстах чугунки, мечтал о городском театре и
современной больнице... Слава Создателю, эта деятельная душа отошла в иные
пределы, не дожив до катастрофы 1917 года!
Оскальзываясь, в компании таких же, как она, работниц фабрики, Катя
взбиралась вдоль полусгнившего забора на взгорок. Девушки хватались за ветки
сбросившей листву бузины, за одеревеневшие в утренних морозцах стволы
лопуха. Можно бы поберечь ноги, да тогда делай лишних километра три вдоль
зловонной реки с берегами, уж теперь навсегда загаженными отходами
богоподобного народонаселения. А темнеет рано, и стремящиеся поскорее
оказаться дома работницы держались друг друга, преодолевая нехорошее место,
где всегда можно повстречаться с пьяной шпаной, алкающей приключений по пути
на грохочущую афро-славянскими ритмами и до полуночи пыхающую
красно-лилово-желтыми всполохами дискотеку.
После десятилетки Катя закончила здешний текстильный институт и,
естественно, влилась в колонну людей, проходящих каждое утро в арку ворот
бывшего детища Отто Людвиговича. Родители Кати давно разошлись. Отец куда-то
укатил и, как будто переместился на Марс, исчез. Следующим избранником
матери оказался узбек, и она переселилась к нему в Бухару. Как-то приезжала
с неподъемным ящиком сухофруктов и все твердила о необходимости замужества и
безумном количестве витаминов в урюке, черносливе, кишмише и так далее. Катя
еле дождалась, когда та вновь исчезла в своих Кызылкумах.