"Геннадий Новожилов. Московский Бисэй " - читать интересную книгу автора

разговариваете вы с Константином Николаевичем, моим режиссером.
Глядя подозрительно на льва, господин поднялся с колен, отряхнулся и,
чуть поклонившись, представился:
- Штефко, Отто Людвигович. Можно Иван Иванович.
- А Фрол Фролыч можно? - непонятно откуда спросил Шурка.
Штефко и Костя оглядели пылающее пространство, но Шурея не обнаружили.
- Видно, из нынешних, пропащих, - констатировал Отто Людвигович и
продолжал: - Я, сударь, должен вас предуведомить: я не позволю ни единой
душе, вы слышите - ни единой душе! - тронуть хотя бы мизинцем мою козочку!
Вы должны усвоить...
- Так она у вас, дядя, овечка или козочка? - перебил разошедшегося
немца-чеха Шуркин нахальный голос.
- Шурк, отстань, - устало сипел Костя. - Вы, ваше степенство, не
слушайте его, он пятимесячным родился. А вот лучше окажите милость,
достаньте бутылочку.
Отто Людвигович пригладил седые волосы, присел, протянул руки к кейсу и
щелкнул замочком. Увидев пиво, Костя стал терять сознание.
Последнее, что он видел, - это красного улыбающегося Штефко,
протягивающего бутылку с клубящейся и шипящей над ее горлышком горячей
пеной. Из-за его плеча выглядывала Катина беленькая головка и пронзительно
выкрикивала:
- Я теперь ваша навеки!
Трамвай затормозил, и Костина голова упала, как отрубленная. Он резко
выпрямился и услышал доносящееся из чемоданчика:
- Мне без вас теперь не жить! Вот увидите!
Режиссер стукнул костяшками пальцев по крышке кейса, и голосок
оборвался. Полная дама с ужасом смотрела на чемодан. Плохо соображая, Костя
бросился к закрывающимся створкам дверей и успел-таки выпрыгнуть в ночь.
В Костиной прихожей, под зеркалом, стоял на раскоряченных ножках
брюхатый комодик. Костя утверждал, что этот шедевр мебельного искусства
настолько совершенен, что мог бы принадлежать самому
Людовику Четырнадцатому.
- Я увидел его выброшенным на груду строительного мусора, напоминавшую
баррикаду времен французской революции, - разъяснял
Костя. - Успел переправить к себе, прежде чем то же самое наверняка
проделал бы Людовик Пятнадцатый. Применив реставрационные приемы, я быстро
привел комодик в чувство, и вот - извольте!
Этот комодик первым встречал хозяина дома, и тот принимался
разгружаться, словно достигший оазиса верблюд. Висящее над комодом округлое
мутноватое зеркало в бронзовой раме отразило быстро вошедшего Костю.
Захлопнув задом дверь, он щелкнул замком кейса и первым делом достал куклу.
Рассмотрел. Показал зеркалу - кукла как кукла. Прислонив спинкой к зеркалу,
посадил. Затем вытащил из карманов деньги, проездной, пропуск в киностудию,
снял часы, отстегнул от пояса ключи - все свалил к ножкам куклы. Куда-то
бесследно исчезла жажда...
Пока собирался ко сну, все вертел в голове слово, обозначающее крайнее
изнеможение. Не вспомнил и потянулся к словарю.
"Забывать стал - старею", - перелистывая ветхий, еще с буквой "ять"
словарь, огорчался Костя. Вот оно наконец: "энервация". Поболтав немного сам
с собою, Костя угомонился. Скрипнула тахта, погас свет.