"Джон О'Фаррелл. Лучше для мужчины нет [H]" - читать интересную книгу автора

спать до ее прихода. Я любил работать по ночам, когда мир тих и покоен, и
можешь затеряться в собственных мыслях. У меня в голове зарождалась
мелодия, и я думал: "Откуда она взялась?" Кто-то вселился в мое тело и
бесплатно дарил мне музыку. Иногда, если работа не шла, я посреди ночи
выходил прогуляться и впитывал в себя спокойствие спящего города. Ночь
предназначалась только для меня. Катерина звала меня мистер Полуночник.
Ласкательное прозвище для возлюбленного, который любит бодрствовать по
ночам. Да и потом, во время приливов нежности и любви, она называла меня
мистер Полуночник, хотя теперь я тайком полуночничал вдали от семьи, и
прозвище вызывало у меня чувство неловкости.
Я прошел на цыпочках в комнату Милли и проверил, спит ли она. Милли
такая милая, доверчивая и безмятежная. Стараясь не наступать на скрипящие
половицы, я подобрал с пола мягкие игрушки и бесшумно положил их рядом с
ней в кроватку. Потом мягко и осторожно укрыл Милли одеялом. С
тщательностью и точностью нейрохирурга я забрал у дочери пластиковую
куклу, прижатую к самому лицу. Выпрямился и врезался головой в подвесную
хреновину из цветного стекла, висевшую над кроватью. Хреновина забренчала,
Милли открыла глаза и с недоумением уставилась на меня.
- Почему ты здесь? - спросила она сонно.
На этот вопрос нелегко ответить не только ребенку. Я велел ей спать -
поразительно, но она послушалась.
Альфи жил в коляске, которую по причинам, казавшимся некогда
разумными, а ныне полностью забытыми, мы каждую ночь переносили к себе в
спальню. Он крепко спал, набираясь сил перед долгой ночью. Бесшумно я
начал готовиться ко сну, гадая, какими окажутся следующие несколько часов
- точь-в-точь солдат накануне сражения. Я знал, что скоро меня потревожат,
а потому хотел заснуть как можно быстрее. Лег и панически сосредоточился
на мысли: "Надо заснуть". Это "надо заснуть" никак не позволяло мне
заснуть. Но наконец я отключился.
В первый час мой разум стремительно проваливался в глубочайший сон,
но именно из этого сонного погружения меня, как всегда, вырвал
раздраженный детский крик. Сегодня Альфи был точен. Я осознал, что уже не
сплю, но продолжал неподвижно лежать, точно парализованный. Затем, словно
недоделанный автомат, отбросил одеяло, встал, покачиваясь, подошел к
коляске и сунул в рот Альфи мизинец. Крик прекратился, Альфи сосал и
сосал, а я сидел на краешке кровати, так и не придя в себя.
Потирая раскалывающуюся голову, я глянул в зеркало и увидел
сгорбленную фигуру изможденного человека, сереющую в сумраке, - призрак
моего прежнего "я". Редеющие волосы стояли торчком, лицо избороздили
морщины. На одной из поздравительных открыток, присланных по случаю
рождения Альфи, мускулистый супермен прижимал к бугристой груди голого
младенца. Сейчас отцовство представлялось мне совсем иным. Часы
показывали, что я проспал всего один час и сорок минут, и кормить Альфи
еще рано. Через некоторое время сосательные движения стали менее
энергичными, я легонько покачал коляску, и Альфи затих. Когда я ловко
вытащил палец, он почти не отреагировал.
Мой палец был любимой соской детей. Ничего удивительного в том, что
длинные острые ногти Катерины младенцы находили менее приятными, и потому
единственным успокаивающим средством, которое им дозволялось иметь во рту,
служил мой мизинец. Вначале я осторожно предлагал купить им пластмассовую