"Фиц-Джеймс О'Брайен. Потерянная комната " - читать интересную книгу автора

блюдом. - Вот отбивные, тушенные с оливками, а вот ломтики филе с фаршем из
толченых сладких каштанов. - Не дожидаясь ответа, она стала наполнять мою
тарелку.
При виде кушаний я вспомнил, о чем меня предупреждал незнакомец в саду.
Едва я напряг память, как ко мне вернулась способность двигаться и говорить.
- Демоны! - вскричал я. - Не надо мне ваших проклятых яств. Я вас знаю.
Вы каннибалы, упыри, колдуны. Прочь, говорю вам! Прочь из моей комнаты!
Единственным ответом на мою страстную тираду был всеобщий взрыв хохота.
Мужчины перекатывались на кушетках, гримасничали, их полумаски тряслись.
Женщины вскрикивали, вскидывали высокие тонкие бокалы; рыдая от смеха, они
бросились мне на грудь.
- Да, - продолжил я, как только стихли раскаты веселья. - Да, сию же
минуту прочь! Это моя комната! Не нужно мне здесь ваших чудовищных оргий!
- Его комната, - взвизгнула моя соседка справа.
- Его комната! - эхом повторила соседка слева.
- Его комната! Он называет эту комнату своей! - подхватила, корчась от
смеха, вся компания.
- С чего ты взял, что это твоя комната? - спросил наконец мужчина
напротив, когда весельчаки притихли.
- С чего я взял? - возмутился я. - С чего я взял, что это моя комната?
По-вашему, я могу ошибиться? Вот моя мебель... фортепьяно...
- Он называет это фортепьяно! - снова зашлись соседки, когда я указал в
угол, где стоял огромный рояль, освященный воспоминаниями о Блоките. - О да!
Это его комната. Вот... вот его фортепьяно!
Услышав, с какой странной интонацией они произносят слово "фортепьяно",
я пристальней присмотрелся к предмету, на который указывал пальцем.
Вторжение этих людей в мою комнату, конечно, поразило меня до глубины души и
заставило вспомнить странные истории, услышанные в саду, однако до сих пор я
все еще надеялся, что это маскарад, устроенный в мое отсутствие какими-то
чудаками, что кто-то решил так изощренно надо мной пошутить, а вакханалия,
которую я застал, - часть этой шутки. Но, обратив взгляд в угол, я обнаружил
там не большое, громоздкое фортепьяно, а фасад огромного темного органа с
трубами до самого потолка. Поспешно прикинув, я сообразил, что он занимает
то самое место, где стоял мой собственный инструмент, и тут мне сделалось
совсем не по себе. Я растерянно огляделся.
Вся остальная обстановка изменилась тоже. На месте старого кинжала без
рукоятки, связанного у меня со столь многими историческими воспоминаниями,
висел на собственном ремне из алого шелка турецкий ятаган, рукоятка его, вся
в драгоценных камнях, искрилась в свете ламп. Место заветной шапочки,
памятки о погибшей любви, занял рыцарский шлем, увенчанный фигурой золотого
дракона в прыжке. Необычная литография Калама перестала быть литографией:
кусок стены тех же размеров и очертаний был вынут, и в этом оконце отчетливо
наблюдалась та же - и в тех же масштабах - сцена, но настоящая и с
настоящими действующими лицами. Там были и старый дуб, и штормовое небо,
только ветер действительно вздымал ветви дуба и гнал по небу облака.
Путешественник в плаще исчез, но появились танцоры, мужчины и женщины,
сплетавшие руки в неистовой пляске вокруг гигантского дерева; обрывки их
диких песнопений подхватывал, вторя им, ветер. Исчезли и плетеные
снегоступы, мои помощники в многодневных путешествиях по снежным пустыням
Канады; их заменила пара странных восточных туфель с загнутыми носами -