"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

их собственные наблюдения, путевые заметки, письма, к ним писанные, разные
необделанные материалы, к ним доставленные, - все это собрано вместе,
наудачу, и в этом виде рукопись досталась мне после смерти друзей моих;
здесь многое не дописано, многое переписано и многое потерялось; но, может
быть, эта рукопись будет для вас не без занимательности, по крайней мере,
как представительница одной из тех эпох в истории деятельности человеческой,
чрез которую каждый проходит, но каждый своею дорогою.
Но уже утро, господа. Посмотрите, какие роскошные, багряные полосы
разрослись от не восшедшего еще солнца; посмотрите, как дым с белых кровлей
клонится к земле, с каким трудом стелется по морозному воздуху, - а там...
там, в недостижимой глубине неба - и свет, и тепло, будто жилище души, - и
душа невольно тянется к этому символу вечного света...

НОЧЬ ТРЕТЬЯ

(Рукопись)

- Кажется, друзья мои, - сказал Фауст, - имели намерение очень
аккуратно вести свои записи и, как люди дельные, подобно
естествоиспытателям, вносить в них все малейшие подробности с той минуты,
как начался их опыт. Вот толстая книжка, в которой первые страницы написаны
очень чистенько, видно, в спокойном духе, а следующие затем еще чище - они
остались белыми. Написанные страницы носят в книжке моих изыскателей
следующее название:

Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi {*}

{* Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези (итал.).}

Пред отъездом мы пошли проститься с одним из наших родственников,
человеком пожилым, степенным, всеми уважаемым; у него во всю его жизнь была
только одна страсть, про которую покойница жена рассказывала таким образом:
"Вот, примером сказать, Алексей Степаныч, уж чем не человек, и добрый муж, и
добрый отец, и хозяин - все бы хорошо, если б не его несчастная
слабость...".
Тут тетушка останавливалась. Незнакомый часто спрашивал: "Да что, уж не
запоем ли, матушка?" - и готовился предложить лекарство; но выходило на
деле, что эта слабость - была лишь библиомания. Правда, эта страсть в дяде
была очень сильна; но она была, кажется, единственное окошко, чрез которое
душа его заглядывала в мир поэтическим; во всем прочем старик был - дядя как
дядя, курил, играл в вист по целым дням и с наслаждением предавался
северному равнодушию. Но лишь доходило дело до книг, старик перерождался.
Узнав о цели нашего путешествия, он улыбнулся и сказал: "Молодость!
молодость! Романтизм да и только! Что бы обернуться вокруг себя? уверяю вас,
не ездя далеко, вы бы нашли довольно материалов".
- Мы не прочь от этого, - отвечал один из нас, - когда нам удастся
посмотреть на других, тогда, может быть, мы доберемся и до себя; но начать с
чужих, кажется, учтивее и скромнее. Сверх того, те люди, которых мы имеем в
виду, принадлежат всем народам вместе, многие из наших или живы, или еще не
совсем умерли: чего доброго - еще их родные обидятся... Не подражать же нам