"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

тем господам, которые заживо пекутся о прославлении себя и друзей своих, в
твердой уверенности, что по их смерти никто о том не позаботится. - "Правда,
правда! - отвечал старик. - Уж эти родные! От них, во-первых, ничего не
добьешься, а во-вторых, для них замечательный человек не иное что, как дядя,
двоюродный братец, и прочее тому подобное. Ступайте, молодые люди, померьте
землю: это здорово для души и для тела. Я сам в молодости ездил за море
отыскивать редкие книги, которые здесь можно купить в половину дешевле.
Кстати о библиографии. Не подумайте, чтоб она состояла из одних реестров
книг и из переплетов; она доставляет иногда совсем неожиданные наслаждения.
Хотите ли, я вам расскажу мою встречу с одним человеком в вашем роде? -
Посмотрите, не попадет ли он в первую главу вашего путешествия!"
Мы изъявили готовность, которую рекомендуем нашим читателям, и старик
продолжал: "Вы, может быть, видали карикатуру, которой сцена в Неаполе. На
открытом воздухе, под изодранным навесом, книжная лавочка; кучи старых книг,
старых гравюр; наверху Мадонна; вдали Везувий; перед лавочкой капуцин и
молодой человек в большой соломенной шляпе, у которого маленький лазарони
искусно вытягивает из кармана платок. Не знаю, как подсмотрел эту сцену
проклятый живописец, но только этот молодой человек - я; я узнаю мой кафтан
и мою соломенную шляпу; у меня в этот день украли платок, и даже на лице
моем должно было существовать то же глупое выражение. Дело в том, что тогда
денег у меня было немного и их далеко не доставало для удовлетворения моей
страсти к старым книгам. К тому же я, как все библиофилы, был скуп до
чрезвычайности. Это обстоятельство заставляло меня избегать публичных
аукционов, где, как в карточной игре, пылкий библиофил может в пух
разориться; но зато я со всеусердием посещал маленькую лавочку, в которой
издерживал немного, но которую зато имел удовольствие перерывать всю от
начала до конца. Вы, может быть, не испытывали восторгов библиомании: это
одна из самых сильных страстей, когда вы дадите ей волю; и я совершенно
понимаю того немецкого пастора, которого библиомания довела до
смертоубийства. Я еще недавно, - хотя старость умерщвляет все страсти, даже
библиоманию, - готов был убить одного моего приятеля, который
прехладнокровно, как будто в библиотеке для чтения, разрезал у меня в
эльзевире {1} единственный листок, служивший доказательством, что в этом
экземпляре полные поля, {Известно, что для библиоманов ширина полей играет
важную роль. Есть даже особенный инструмент для измерения их, и несколько
линий больше или меньше часто увеличивают или уменьшают цену книги на целую
половину.} а он, вандал, еще стал удивляться моей досаде. До сих пор я не
перестаю посещать менял, знаю наизусть все их поверья, предрассудки и
уловки, и до сих пор эти минуты считаю если не самыми счастливыми, то по
крайней мере приятнейшими в моей жизни. Вы входите: тотчас радушный хозяин
снимает шляпу - и со всею купеческою щедростию предлагает вам и романы
Жанлис, {2} и прошлогодние альманахи, и "Скотский лечебник". Но вам стоит
только произнести одно слово, и оно тотчас укротит его докучливый энтузиазм;
спросите только: "где медицинские книги?" - и хозяин наденет шляпу, покажет
вам запыленный угол, наполненный книгами в пергаментных переплетах, и
спокойно усядется дочитывать академические ведомости прошедшего месяца.
Здесь нужно заметить для вас, молодых людей, что еще во многих наших книжных
лавочках всякая книга, в пергаментном переплете и с латинским заглавием,
имеет право называться медицинскою; и потому можете судить сами, какое в них
раздолье для библиографа: между "Наукою о бабичьем деле, на пять частей