"Фрэнк О'Коннор. Единственное дитя (Из автобиографических книг) " - читать интересную книгу автора

железнодорожной полиции, который заносит номер фрахта и номер вагона в
свою красную книжечку. Но за другие товары никто особой ответственности не
несет, и выяснить, куда они девались, можно, только обратившись к памяти
маркировщика.
Грамотный доброжелательный маркировщик - какойнибудь Боб Сент-Леджер с
Дублин-бей или Лихи с Фермоу-бей мог помнить о прохождении той или иной
партии и при хорошем расположении духа выудить ее из какого-нибудь угла,
где она лежала уже несколько недель под грудой новых поступлений. Это
считалось большой победой, и докладная записка или телеграмма помечалась
кодовым словом, скажем "клен", означавшим, что пропажа найдена и находится
в пути к адресату. Но гораздо чаще никто ничего не помнил, и тогда
ставилось другое слово, скажем "дуб", что означало: "Несомненно отослано,
прошу сообщить о прибытии", на что с какого-нибудь разъезда Гулдз Кросс
или станции Фаррандор поступал ответ "липа", означавший: груза нет, и
тогда приходилось идти в пакгауз и перебирать горы пыльных подшивок в
поисках исходной квитанции, где значилось имя маркировщика или носильщика,
подписавшего отправку багажа или груза.
Мне не понадобилось много времени, чтобы понять - все это для меня та
же школа под началом Дауни, только в несколько ином варианте, место, где я
всегда буду чувствовать себя бесполезным, запуганным, уязвленным.
Мои товарищи по работе, сыновья железнодорожников, разбирались в деле
так, словно родились для него. Шии был худеньким мальчиком с выдающимися
скулами и дерзкой улыбкой, Кремин - круглолицый, самодовольный паренек с
вишневым румянцем - скользил по конторе и складу, почти не отрывая ног от
пола. Первый все время смеялся надо мной, второй - иногда: он был обычно
так поглощен своими делами, что у него просто не оставалось времени на
чужие. Однако несколько раз, когда я совсем уже не знал, с какого конца
взяться за розыски, он, посмотрев на меня с сожалением и презрением,
брался за них сам и находил пропажу. "Понял? - фыркал он. - Проще
простого!" Кремин и впрямь был тем, что подразумевалось в объявлениях под
"расторопным мальчиком". Много лет спустя мы оказались с ним в одном
бараке в лагере для военнопленных; к этому времени как мое, так и его
положение несколько изменилось: я стал учителем, а он остался тем же
"расторопным мальчиком", пи с кем осооенно не дружившим, по со всеми
приветливым; он ловко изготовлял из шиллингов колечки и плел сумки
"макраме" - никогда не унывающий, шумный, довольный собой. Но, когда я
заболел, он ухаживал за мной с той же сочувственной насмешливостью, с
какой разыскивал за меня багажные ярлыки, квохтая с довольной улыбкой над
моей неспособностью сделать что-нибудь для себя.
Мой непосредственный начальник явно принадлежал к породе бывших
"расторопных мальчиков", чему и был обязан своим продвижением. Он обладал
четким быстрым почерком, и я старался перенять его изящную подпись - как
когда-то коркеровскую манеру произносить слова - в безнадежной попытке
тоже стать расторопным мальчиком. На его жирном бледном лице чуть выступал
нос пуговкой, на котором поблескивало то и дело слетавшее, но в последний
момент водворяемое на место пенсне; одевался мой босс с иголочки и
проходил по конторе и пакгаузу с видом безупречного работника - качество,
которое, надо думать, теперь уже обеспечило ему должность начальника
станции, если не в Боррискейне, то в Гулдз Кроссе. Полагаю, что он был
по-настоящему умен и не лишен доброжелательности, но, по мере того как шли