"Фрэнк О'Коннор. Сын своего отца (Из автобиографических книг) " - читать интересную книгу автора

уютом, ни удобствами она не отличалась, но в моем распоряжении наконец
оказалось место, где я мог расставить свои книги и пластинки, развесить
картины и меблировать квартиру по собственному вкусу.
Я все еще считал себя поэтом и мало смыслил в том, как пишется рассказ,
и уж совсем ничего в том, как пишется роман. Все рассказы и роман я писал
в каких-то приступах вдохновения, за которым следовали приступы тоски,
хорошие куски перемежались плохими, пока мне не становилось так тошно от
моей писанины, что я уже не мог ее перечитывать.
Джордж Рассел, однако, приходил от нее в восторг.
Каждую неделю он появлялся в моей комнате - позднее, в квартире -
вечером в один и тот же день недели и в один и тот же час. Каждый раз,
входя, он произносил ту же фразу: "Надеюсь, друг мой, я вам не помешал",
сбрасывал пальто и шляпу на диван (когда я как-то перенес их на вешалку в
передней, он лукаво спросил меня: "А это надо?") и, проведя расческой по
своей гриве и бороде, опускался в любимое кресло. Он был человеком
привычки, то есть принадлежал к тому разряду людей, которые всю жизнь
сидят в том же ресторане за тем же столиком, едят те же блюда и чувствуют
себя неуютно, если им подает незнакомая официантка.
Прежде всего он интересовался тем, как мне работается. Мне работалось
плохо. В те дни я писал приступами - в редкие минуты вдохновения, за
которыми следовали месяцы простоя и депрессии или - что еще хуже -
бесплодное, изнурительное сидение над материалом, для работы над которым я
еще не созрел. За книгу об ирландской литературе, которую Йитс и Рассел
тогда убеждали меня написать, я принялся только тридцать пять лет спустя.
Иногда он читал мне наставления, объяснял, чтс у каждого есть свои черные
и свои светлые дни, приводил в пример Леонардо да Винчи, ссылался на
существовавшую в природе экономию сил и ужасно меня утомлял.
А иногда вел себя очень разумно.
- Знаешь, дорогой, если человек говорит, что недоволен тем, что делает,
значит зна"т, чтс.в будущем сумеет сделать намного лучше.
Однажды я, кажется, действительно вывел его из себя:
- Знаешь, на кого ты похож? На старую курицу, которая снесла яйцо,
ходит вокруг него и квохчет. Ты когда-нибудь слышал, как квохчет курица,
снесшая яйцо? "Ох-ох-ох, ох-ох-ох, не снести мне больше яйца, ох-ох-ох!"
Вот так она говорит. И ты тоже.
Он выпивал чашку чая, держа блюдце с чашкой у самой бороды, а на
предложение выпить еще быстро и невнятно отвечал, смотря мимо меня поверх
очков: "Спасибо, спасибо, дорогой!" Ровно без двадцати одиннадцать он,
взглянув на часы, ронял: "Надо идти", вскакивал с места, словно на
пружине, и мигом скатывался с лестницы, боясь пропустить последний
трамвай. Встав посередине рельсового пути, он обеими руками неистово
сигналил вагоновожатому, а затем, не оглядываясь, хватался ва поручни и
почти успевал подняться в вагон, прежде чем тот снова двигался в путь.
Никаких прощальных слов, никаких взглядов или взмахов рукой. Он был уже
весь сосредоточен на чем-то другом - точь-в-точь как мой отец, когда он
уезжал в свой Корк.
Причина, по которой Йитс зашел ко мне, была его Академия Словесности,
которая и сейчас влачит неопределенное, эфемерное существование. Идея
создать Академию была вполне здравой - серьезное учреждение, объединяющее
компетентных людей, способных защищать молодых писателей и пе давать