"Фрэнк О'Коннор. Сын своего отца (Из автобиографических книг) " - читать интересную книгу автора

лучших времен, когда я окажусь в стране, почитающей своих поэтов и
изготовляющей шляпы, которые отвечают их вкусам. Зато я открыл себе счет в
оксфордском книжном магазине, где заказал карманное издание Данте и такое
же Лэндора. О Данте я давно мечтал, а Лэндора хотел приобрести из-за
Фиббса.
Само собой разумеется, что я согласился подписать "манифест" Фиббса
против Йитса, к которому он питал резкую антипатию, вызванную двумя
причинами: вопервых, Йитсы принадлежали к "торгашам", а, во-вторых, сам
Йитс (который, как я позже узнал, пытаясь, полуслепой, соблюдать правила
вежливости, обидел полДублина, неизменно путая имена) назвал его Колтером.
Джордж Рассел, редактор газеты "Айриш Стейтсмен", в какой-то из статей
мимоходом разнес наш "манифест", и мы с Фиббсом отправились к нему за
объяснениями!
Редакция помещалась на Мэрион-сквер в мансарде дома конца
восемнадцатого века. Рассел работал в комнате, оклеенной коричневатой
оберточной бумагой и украшенной темно-коричневыми и золотистыми богами и
богинями. Он сидел за большим столом боком к камину - крупный, дородный
пресвитерианец, каких немало на севере Ирландии, с пышной копной волос,
густой бородой и трубкой в желтоватых зубах. Сидел он всегда глубоко,
откинувшись на спинку стула, скрестив ноги в собравшихся на лодыжках
носках, и доброжелательно улыбался глазами сквозь очки. Иногда, когда
разговор особенно его интересовал, он подавался вперед, опираясь пухлыми
ладонями о колени, и, склонив голову, смотрел на посетителя поверх стекол,
что придавало ему проказливо-лукавый вид. Характер у него был беспокойный,
даже суетливый - он поминутно вскакивал, чтобы найти (среди кучи бумаг,
оттисков, рукописей) то стихотворение, предназначенное в печать, то книгу,
которую он как раз рецензировал. В той же комнате находилась его
секретарша, Сузан Митчел, глухая женщина с миловидным увядшим лицом;
говорили, что в молодости она долго и безнадежно любила Рассела.
Фиббс, как и многие другие молодые писатели, относился к Расселу с
презрением, считая его старым болтуном. И я уже был готов подписаться под
этим мнением, когда Фиббс сказал:
- Разница между вашим поколением и нашим в том, что нас лишили
молодости.
- Ай-ай-ай, - ответил Рассел с видом глубокого участия. - Так-таки
совсем и лишили?
И я, к стыду своему, расхохотался, Рассел тоже.
Он любил цитировать фразу из "Трех мушкетеров":
"Если мы не убьем друг друга, то, полагаю, станем добрыми друзьями", -
и, по-моему, в этот момент мы решили стать друзьями. Когда Фиббс и я
поднялись, чтобы уйти, Рассел обнял меня за плечи и сказал:
- Пришлите мне что-нибудь для газеты.
Я прислал, а он напечатал, открыв мне еще один исзочник заработка.
Правда, небольшого, но когда в кармане нет ни гроша, случайная гинея, а то
и две кажутся капиталом. Теперь я мог позволить себе остановиться на ночь
в гостинице - хотя шесть с половиной шиллингов за постель и завтрак были,
по моим понятиям, чистой обдираловкой, - и я поехал в Дублин. В
воскресенье вечером, преодолев робость, я направился к Расселу домой.
Я проделал всю процедуру, которую в последующее время проделывал
несчетное число раз: поднялся по лестнице, дернул за звонок и услышал, как