"Александр Ольбик. Балтийский вектор Бориса Ельцина" - читать интересную книгу автора

и он узрел висевшую на моей груди аккредационную карточку, на которой были
указаны фамилия и название газеты, молодой человек ретировался. Потом я
видел его среди гражданских лиц, у которых, как принято говорить, выпирает
военная выправка. Компетентные товарищи зорко следили за тем - кто (уж не
иностранец ли?) вошел в контакт с Борисом Ельциным? А раз газета "Юрмала" -
не страшно, не опасно для устоев Отечества. Вот если бы "Вашингтон пост" или
"Таймс"...
Мы снова с Борисом Николаевичем обменялись рукопожатием и при этом он
сказал: "До завтра..."
Я тут же отправился в пресс-центр соревнований, чтобы позвонить
редактору газеты "Советская молодежь" Александру Блинову. Мне нужно было
заручиться поддержкой какой-нибудь газеты, хотя бы для того, чтобы беседа с
Ельциным не была сделана для архива. Разговор с Блиновым был короткий: "В
Юрмале находится Борис Ельцин, есть шанс сделать с ним интервью...Берешь?"
Блинов отреагировал молниеносно: "Беру!"
К слову сказать, я сам много лет проработал в "Советской молодежи" и
ценил ее устремления к правдивому отображению происходящих событий...
Тогдашний редактор "Юрмалы" Айвар Бауманис, узнав, что я иду
встречаться с Ельциным, заявил со всей определенностью: "Публикуем в любом
объеме!" В воздухе уже "пахло" "революционной ситуацией" и каждое слово
опального Ельцина в Латвии расценивалось на вес золота...




Интервью: 120 минут.

Договорившись с фотокором Леонидом Гусевым о том, что назавтра он
должен поехать со мной на интервью, я отправился домой "сочинять" вопросы.
Между прочим, должен оговориться, что жанр интервью я предпочитаю всем
остальным, но в тот раз, собираясь на рандеву с Ельциным, я сильно
засомневался. Не представлял, что должно быть главным в нашей беседе. Не
чувствовал стержня. Хотя до этого у меня были десятки разных встреч с
писателями Айтматовым, Евтушенко, Залыгиным, Приставкиным, артистами
Леоновым, Мироновым, Куравлевым, режиссерами, деятелями науки и т.д. А тут
был совершенно иной уровень. Более публичный, что ли...А потому
ответственность шла по возрастающей. Мне казалось, что все, что связано с
Ельциным - это иные измерения, касающиеся политической борьбы, которая
приводится в действие тайными пружинами, и которые в свою очередь скрыты, и
для непосвященного кажутся космически далекими пределами.
Я действительно был неискушен в такого рода вопросах и, наверное,
поэтому пошел по наиболее простому пути. Я решил вести разговор с Ельциным о
вещах животрепещущих, которые, как мне представлялось, могли быть интересны
всем. Исходил я из простого соображения: на партконференции в его адрес были
брошены серьезные упреки - и даже обвинение в гибели человека. Острое
столкновение с Лигачевым, за которым на конференции (но отнюдь не в жизни)
осталось последнее слово. Ельцина обвиняли, но не дали ему возможности
защитить себя, разъяснить людям свою позицию. Его как бы оборвали на
полуслове. И вот эту несправедливость, на мой взгляд, и нужно было исправить
моему интервью. Ельцин, решил я, должен свободно высказаться, а люди сами