"Эдвард Олби. Все кончено (Пьеса в двух действиях) " - читать интересную книгу автора

ведь спрашивал. Конечно, буйное состояние было временным. (Жене.) Я ее видел
два месяца назад.
Любовница (заметив, что Жена не слушает). Да?
Друг (продолжает). Я вышел из клуба и как раз садился в машину, в эту
минуту рядом остановилась другая, и кто-то сказал - спокойно так, с
расстановкой: "Вот так встреча!" Я узнал этот голос, повернулся - за рулем
сидела ее сестра, а рядом, на месте "смертников", как его называют, еще
какая-то женщина. "Ну и ну!" - говорит она все так же с расстановкой, и я
тут же, еще не поглядев, понял, что сзади сидит моя жена, моя бывшая жена, а
женщина спереди - это санитарка или сиделка из больницы, только, конечно, не
в халате. "Кого я вижу!" - говорит так весело, и на губах застыла улыбка, а
глаза сумасшедшие, безумнее, чем у моей жены в самые худшие времена, хоть
она и в здравом уме. Санитарка курила, это я помню. Конечно, я посмотрел и
увидел ее на заднем сиденье с той стороны у окна, завернутую, словно в
кокон, в мех, только шея торчит. И какая она была в нем маленькая! "Ты
посмотри только, кто тут!" - сказала ее сестра. На этот раз она обращалась к
НЕЙ, но голову повернула, чтобы видеть ее лицо и мое тоже. Стекла были
опущены, и я оперся руками о подоконник - или как это называется в
машинах? - и наклонился. "Здравствуй, - говорю, - как поживаешь?" Если бы
она засмеялась мне в лицо, или завизжала, или набросилась на меня с
кулаками, я бы совсем не удивился. Но она улыбнулась, погладила мех у своего
лица тыльной стороной руки. Голос у нее был спокойный и удивительно
раскованный. "У нас хорошо, - сказала она. - А у вас как?" Я не ответил. Я
чувствовал на себе ее взгляд и взгляд сестры. Санитарка не оборачивалась,
глядела прямо вперед и курила. А она продолжала: "Мне было бы так приятно
тебе сказать: нагнись поближе, я хочу шепнуть тебе кое-что. Я бы обняла тебя
за шею и сказала бы тихо: помоги мне. Или потерлась бы губами о твое ухо,
как ты любишь, а потом впилась бы зубами и держала бы, а ты бы вырывался,
обливаясь кровью". Это было сказано так... объективно и беззлобно. Я стоял
не шелохнувшись. Однако санитарка, я помню, обернулась. "Но я не могу этого
сделать, - сказала жена, как мне показалось, с печалью. - И знаешь почему?"
"Нет, не знаю". - "Потому, - сказала она, - что у тебя из уха торчит мышиный
хвост и задние лапки. Мышь, видно, глубоко уже вгрызлась". Я не пошевелился
и не снял пальцев со стекла. Возможно, я искал какой-то ответ, но что тут
можно ответить? Тогда ее сестра дала полный газ - она, должно быть, не
выключала мотор. "Что ж, приятно было тебя повидать", - сказала она мне все
с той же мрачной усмешкой, а глаза - такие же сумасшедшие. Выехала задним
ходом, развернулась, переключила скорость и умчалась. А мне врезалось в
память - не мышь, и не жена, и даже не я сам, - а как брякал о руль ее
браслет, массивная золотая цепь с плоским диском, на котором выбито ее имя.
Только одно - как брякала эта цепь, когда она переключала скорость.

Пауза.

Жена (она внимательно слушала почти все время). Что ж, прошу прощения.
Друг (спокойно, немного устало). Ничего.

Пауза.

Сын. Нет, знаешь ли, я вовсе не так беден чувствами, как ты думаешь.