"Генри Лайон Олди. Человек Номоса" - читать интересную книгу автора

пеплос, и мама, не стесняясь, плакала, закрыв лицо руками.
Мальчика подвели к отцу, и отец положил на плечо сыну свою крепкую
жилистую руку. Сжал, не рассчитав силы: мальчишку едва не перекосило. Но он
не захныкал, сдержался. Пусть женщины нюни распускают, а он, Одиссей -
мужчина. Хотя дядя Алким говорит, что и мужчинам иногда плакать не стыдно,
особенно если большое горе; и слова из разных песен приводит, где герои то и
дело плачут - когда у них друга на войне убили, или жену хотели украсть, а
не украли; или еще какая беда. А тут - подумаешь, плечо сжали! Ну, больно.
Потерпим.
Однако мальчику становилось не по себе при виде плачущей мамы. И он
стал смотреть в зал, где толпилось множество народу. Вон у южной колонны
притулился заклятый друг Ментор, рядом со своим папой, итакийским даматом[8]
Алкимом; вон сверкают потными лысинами геронты[9] - многие со взрослыми
сыновьями, а кое-кто и с внуками; и еще - люди, люди, люди... Пол-острова
сбежалось, не меньше. Хотя вряд ли: мегарон у басилея Лаэрта, конечно, самый
большой в мире, но пол-острова сюда не поместится.
А жаль.
До Одиссея не сразу дошло, что какой-то чужой дядька в дорогой
хламиде - лазурной, будто море, с золочеными бурунчиками по краю - уже
некоторое время обращается к собравшимся с речью. Мальчишка стал его
слушать, но все равно почти ничего не понял. Дядька (по виду, дамат, а то и
басилей из-за моря! или басилейский родич...) читал написанное на длиннющей
полосе тонковыделанной кожи, и по мере прочтения сворачивал эту кожу в
трубочку, а внизу разворачивал - читать дальше.
Оставалось еще порядочно.

- ...не печальтесь, но радуйтесь! Ибо я, Автолик Гермесид, ухожу с
легким сердцем, оставляя жизнь вам, кому она в радость, а не в тягость, как
была мне в последние годы. Помяните меня на погребальном пиру, но не лейте
напрасных слез - ибо этим вы только опечалили бы мою тень, когда б она по
воле бессмертных богов явилась на вашу тризну.
Теперь о праве наследования.
Я, Автолик Гермесид, завещаю стада свои и пастбища, равно как рабов и
другое имущество, своей жене Амфитее, а также сыновьям Кимону, Гиппию и
Мильтиаду в равных долях. Кроме того, ларцы с микенскими и критскими
украшениями я завещаю дочери своей Антиклее, супруге басилея Лаэрта со
славного острова Итаки; лук же, полученный некогда мною в дар от
Ифита-Ойхаллийца, сына Эврита, я, Автолик Гермесид, завещаю внуку своему
Одиссею Лаэртиду...

С этого момента речь заморского дамата (или кто он там?!) вновь
полилась мимо ушей рыжего мальчишки. Да, разумеется, время от времени он
слышал от родителей: где-то в Фокиде (что такое Фокида, мальчик представлял
себе слабо, а вернее - никак не представлял) у него есть дедушка. Мамин
папа. Дедушку зовут Автолик, он сын бога Гермеса, и вообще очень уважаемый
человек.
Все, как дедушку вспомнят, так и начинают крутить головами:
- Ах, Автолик! ух, Автолик! ох уж этот Автолик, чтоб ему...
Видимо, всяких благ желают.
Дедушку Одиссей никогда не видел, поэтому известие о его смерти